Интересные факты об анастасе микояне. Микоян Анастас Иванович (краткая биография) Годы жизни микояна

Интересные факты из биографии российского революционера и одного из основателей советской рекламы Анастаса Ивановича Микояна.
Анастас Микоян, Иосиф Сталин и Григорий Орджоникидзе, 1924 год
Анастас Микоян начал свою политическую карьеру при жизни Владимира Ильича Ленина и ушёл в отставку лишь при Леониде Ильиче Брежневе. В конце 1970-х годов по этому поводу про Анастаса Микояна была сложена пословица: «От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича».
А. Микоян начинал политкарьеру при Ленине, а ушел в отставку при Брежневе
- Анастас Микоян был редактором газет «Социал-демократ» и «Известия Бакинского Совета».
- Входя в группу так называемых «кавказцев» (бывших членов закавказской организации), Анастас Микоян поддерживал курс Сталина во внутрипартийной борьбе.
По рекомендации Иосифа Сталина Микоян с лета 1922 года был назначен секретарем Юго-Восточного бюро ЦК РКП (б), а затем и председателем Северокавказского краевого комитета партии. На последнем посту Микоян проводил более гибкую политику в отношении казачества.
- В фольклоре «единицу политической долговечности» называли «один Микоян».
- Анастас Микоян возглавлял в Баку подпольный обком большевиков
По настоянию Анастаса Микояна в Советском Союзе были введены рыбные дни
- Во время «великого перелома» поддержал Сталина. С его санкции были арестованы сотни работников системы Наркомпищепрома, Наркомвнешторга СССР. Микоян не только давал санкции на арест, но и сам выступал инициатором арестов. Представления делались Микояном и в отношении работников ряда организаций Внешторга СССР. Осенью 1937 года Микоян выезжал в Армению для проведения чистки партийных и государственных органов этой республики от «врагов народа». Микояна в этой поездке сопровождал Маленков и группа работников НКВД.

- Микоян возглавлял комиссию по обвинению в контрреволюционной деятельности видных членов партии. Он, в частности, вместе с Ежовым был докладчиком на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП (б) по делу Бухарина (1937 год). Именно Микоян выступал от имени Политбюро ЦК ВКП (б) на торжественном активе НКВД, посвященном 20-летию органов ВЧК-ГПУ-НКВД. После восхваления деятельности Ежова, оправдания массовых репрессий Микоян закончил свой доклад словами: «Славно поработало НКВД за это время!», - имея в виду 1937 год.
- 5 марта 1940 года вместе с И. В. Сталиным, В. М. Молотовым и К. Е. Ворошиловымпоставил свою подпись под решением Политбюро ЦК ВКП (б) о расстреле пленных польских офицеров, полицейских, пограничников, жандармов и др. (Катынский расстрел).

Семья Анастаса Микояна
- В 14:55 6 ноября 1942 года на Красной площади с Лобного места по остановившейся перед перегородившим дорогу извозчиком машине Анастаса Микояна были произведены три выстрела из винтовки дезертировавшим красноармейцем Савелием Дмитриевым из Усть-Каменогорска, затем завязавшим целый бой с кремлёвской охраной. Только с помощью двух гранат его удалось обезвредить. Дмитриев принял машину Микояна за машину Иосифа Сталина. Дмитриев был расстрелян в 1950 году.
- В течение всех военных лет Микоян усиленно занимался и развитием общественного питания. Было открыто большое количество столовых на промышленных предприятиях и учреждениях. Общественное питание стало для многих рабочих и служащих основной формой питания во время войны.
Анастас Микоян содействовал развитию советской рекламы
- Микоян содействовал развитию советской рекламы. Как утверждает в своих мемуарах личный переводчик Сталина В. М. Бережков:
«Уже стемнело, площадь освещали яркие фонари, горела пёстрая реклама на крыше Политехнического музея: «Всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы», «А я ем повидло и джем», «Нужен вам гостинец в дом? Покупай донской залом». Это всё идея Микояна, курировавшего также и внутреннюю торговлю. Он приглашал знаменитых поэтов придумывать броскую рекламу, наподобие Маяковского: «Нигде кроме, как в Моссельпроме»»
- В острых вопросах Микоян всегда занимал уклончивую позицию: так, во время обсуждения судьбы Берии, он согласился со всеми обвинениями, но в то же время выразил надежду, что Берия «учтёт критику». Аналогичная позиция была у него поначалу и относительно разоблачения Иосифа Сталина: когда на заседании Президиума ЦК перед XX съездом в 1956 году Хрущёв предложил обсудить вопрос об осуждении действий Сталина, Микоян не высказался ни за, ни против, однако во время съезда выступил фактически с антисталинской речью (хотя и не называя Сталина по имени), заявив о существовании «культа личности», подчеркнув необходимость мирного сосуществования с Западом и мирного пути к социализму, подвергнув критике труды Сталина - «Краткий курс истории ВКП (б)» и «Экономические проблемы социализма в СССР». Вслед за этим, Микоян возглавил комиссию по реабилитации заключённых.
- На пленуме ЦК 1957 года твёрдо поддержал Хрущёва против антипартийной группы, чем обеспечил себе новый взлёт партийной карьеры.


С официальном визитом в Берлин, 1954 год. Встреча с Вильгельмом Пиком
Анастас Микоян был одним из главных доверенных лиц Хрущева
- После 1957 года Микоян стал одним из главных доверенных лиц Хрущева: он совершает поездку по странам Азии, а в 1959 году для подготовки визита Хрущева посетил США, а также вел переговоры с Фиделем Кастро об установлении советско-кубинских отношений; в 1962 году активно участвовал в урегулировании «Карибского кризиса», ведя лично переговоры с Кеннеди и Кастро.


- 15 июля 1964 года Анастас Микоян был избран на пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Во время Октябрьского (1964 г.) пленума ЦК КПСС пытался осторожно защищать Хрущева, подчеркивая его внешнеполитические заслуги. В результате, в декабре 1965 года Микоян был отправлен в отставку, как достигший 70-летнего возраста. При этом Анастас Микоян остался членом ЦК КПСС и членом Президиума Верховного Совета СССР (1965-74). При этом получил шестой орден Ленина.
Анастас Микоян был награжден шестью орденами Ленина
- Анастас Микоян похоронен на Новодевичьем кладбище. На его могиле есть эпитафия на армянском языке.

Микоян Анастас Иванович - заместитель председателя Совета Народных Комиссаров (СНК) СССР, Народный комиссар внешней торговли СССР, член Государственного Комитета Обороны (ГКО) СССР, член Политбюро ЦК ВКП(б).

Родился 13 (25) ноября 1895 года в селении Санаин ныне Туманянского района Республики Армения. Окончил армянскую духовную семинарию в Тифлисе (ныне – Тбилиси – столица Грузии), учился в Духовной академии Эчмиадзина. Член РКП(б)/ВКП(б)/КПСС с 1915 года.

После Февральской революции 1917 года Анастас Микоян - организатор Совета в Эчмиадзине. Он пропагандировал большевистские лозунги в Тифлисе, Баку; являлся членом Тифлисского комитета партии (большевиков).

В октябре 1917 года, после победы Великой Октябрьской социалистической революции А.И. Микоян принимал участие в работе 1-го съезда кавказских большевистских организаций, был членом Президиума Бакинского комитета большевиков, редактировал газеты «Социал-демократ» и «Известия Бакинского Совета». В марте 1918 года он принимал активное участие в подавлении контрреволюционного мятежа мусаватистов. Летом 1918 года, в период борьбы за Баку с германо-турецкими войсками, был комиссаром бригады Красной Армии.

В 1918 году, после временного падения Советской власти в Баку, со вступлением в город английских интервентов, Анастас Микоян был председателем подпольного горкома партии. Он предпринял попытку освободить арестованных бакинских комиссаров, но сам был арестован в Красноводске, и едва не избежал расстрела.

С марта 1919 года А.И. Микоян возглавил подпольную партийную организацию Азербайджана, был членом Кавказского краевого комитета партии. Установив связь с Москвой и Астраханью, он организовал доставку нефтепродуктов для Советской Республики.

В ночь на 28 апреля 1920 года бакинский пролетариат поднял вооружённое восстание, подготовленное по решению 1-го съезда Коммунистической партии (большевиков) Азербайджана. С передовым отрядом бронепоездов 11-й армии, направленной на поддержку восставших, Анастас Микоян прибыл в Баку, где был оставлен на руководящей партийной работе.

С октября 1920 года Микоян находился на руководящей партийной работе в Нижнем Новгороде. В 1921-1922 годах - секретарь Нижегородского губернского комитета РКП(б) .

Весной 1922 года А.И. Микоян избран кандидатом в члены ЦК РКП(б) и назначен секретарём Юго-Восточного бюро ЦК РКП(б) в Ростове-на-Дону. В 1924-1926 годах - секретарь Северо-Кавказского краевого комитета партии. С 14 августа 1926 по 24 ноября 1930 года – Народный комиссар внешней торговли СССР; с 22 ноября 1930 года по 29 июля 1934 года - Народный комиссар снабжения СССР.

В 1934 году был образован Народный комиссариат пищевой промышленности СССР во главе с А.И. Микояном, который занимал пост Народного комиссара пищевой промышленности СССР до 19 января 1938 года. С 22 июля 1937 года он становится заместителем председателя СНК СССР, в 1941-46 годах – членом бюро СНК СССР, одновременно в 1938-46 годах занимает пост Народного комиссара внешней торговли.

Во время Великой Отечественной войны в 1941 году А.И. Микоян - председатель Комитета продовольственно-вещевого снабжения Красной Армии. С 3 февраля 1942 по 4 сентября 1945 года - член Государственного Комитета Обороны СССР. Он осуществлял надлежащий контроль за организацией снабжения армии; одновременно в 1943-46 годах являлся членом Комитета СНК СССР по восстановлению народного хозяйства в районах, освобождённых от немецко-фашистских захватчиков.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 30 сентября 1943 года "за особые заслуги в области постановки дела снабжения Красной Армии продовольствием в трудных условиях военного времени" Микояну Анастасу Ивановичу присвоено звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот».

До 4 марта 1949 года А.И. Микоян занимал пост наркома (с 1946 - министра) внешней торговли СССР. До 28 февраля 1955 года - заместитель Председателя, а затем до 15 июля 1964 года - 1-й заместитель Председателя Совета Министров СССР; одновременно с 24 августа 1953 по 22 января 1955 года - министр торговли СССР.

С 15 июля 1964 по 9 декабря 1965 года А.И. Микоян – Председатель Президиума Верховного Совета СССР. Затем до июля 1974 года был членом Президиума Верховного Совета СССР. С 1974 года - на пенсии.

Кандидат в члены ЦК (2.04.1922-17.04.1923) и член ЦК ВКП(б)/КПСС (25.04.1923-24.02.1976). Кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б) (23.07.1926-1.02.1935), член Политбюро ЦК ВКП(б) (1.02.1935-5.10.1952), член Президиума ЦК КПСС (16.10.1952-29.03.1966).

Кандидат в члены ВЦИК РСФСР с 1919 года. Член ВЦИК РСФСР в 1920-1927 годах. Член ЦИК СССР в 1922-1917 годах. Депутат Верховного Совета СССР (1937-1974).

А.И.Микоян жил в Москве. Скончался 21 октября 1978 года. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.

Награждён шестью орденами Ленина (17.01.1936, 30.09.1943, 24.11.1945, 24.11.1955, 24.11.1965, 25.11.1975), орденами Октябрьской Революции (2.12.1970), Красного Знамени (20.02.1928), медалями.

Сочинения:
Мысли и воспоминания о Ленине. М., 1970;
Дорогой борьбы. Кн. 1. М., 1971;
В начале двадцатых... М., 1975.

Глава 2. В рядах революционеров Тифлиса и Баку

В Тифлисе я сразу же пошел к Шавердяну, чтобы узнать у него все новости партийной жизни. Он сказал, что завтра должно состояться первое легальное собрание большевиков в Народном доме Зубалова.

На заседании присутствовало около 250 человек. В президиум были избраны Алеша Джапаридзе, Миша Окуджава и Амаяк Назаретян. Главной темой был вопрос об объединении большевиков с меньшевиками. В обоснование объединения приводили тот факт, что после свержения самодержавия создалась новая ситуация: ряд тактических разногласий был снят самой жизнью в результате завоевания народом широких демократических свобод и политических прав. После долгого обсуждения большинством голосов было принято решение об объединении.

Мне приходилось много раз выступать на собраниях тифлисских учащихся на армянском языке по проблемам мира и русской революции.

Тифлисский большевистский центр заседал и размещался тогда в здании городской управы; меньшевистский комитет - в бывшем дворце наместника. Наибольшей активностью выделялись Махарадзе (он вел заседания), Окуджава, Торошелидзе, Назаретян, Кавтарадзе, Мравян, Ханоян, Думбадзе и другие.

В конце марта 1917 г. на одном из заседаний, где я присутствовал, обсуждалось присланное из Баку письмо Шаумяна. Он сообщал об общей обстановке в Баку и в конце письма просил направить к ним нашего старого большевика Мравяна для усиления политической работы среди рабочих-армян. Однако Мравян сказал, что ехать в Баку не может.

После заседания я зашел к Шавердяну. «Дануш! Вы хорошо меня знаете, сказал я. - Как, по-вашему, смогу ли я справиться с той работой, о которой пишет Шаумян?» Подумав, Дануш ответил: «Если ты действительно хочешь поехать в Баку, это уже полдела. Обстановка там очень сложная. Но я уверен, что ты справишься». Я подтвердил свое желание. «Поезжай! - тогда уже твердо сказал мне Шавердян. - Я даже помогу тебе: Шаумян - мой близкий друг. Я дам к нему рекомендательную записку. Там тебя устроят на какую-нибудь службу, чтобы ты мог зарабатывать на жизнь и одновременно заниматься партийной работой».

И он тут же написал на своей визитной карточке несколько строк Шаумяну, запечатал карточку в конверт и передал мне.

Международное и внутреннее положение бакинского района было в те годы очень сложным. Бакинская нефть раньше, чем иранская, привлекла внимание мирового капитала: почти 15 процентов всей мировой добычи нефти падало на Баку. К 1917 г. здесь орудовали крупнейшие иностранные компании - Нобеля, Ротшильда и другие, а также русские, азербайджанские и армянские нефтепромышленники. Большие трудности возникали перед нашей партией в связи с национальными противоречиями, постоянно разжигаемыми и царизмом и шовинистами из армянской и азербайджанской буржуазии. Это ослабляло фронт борьбы рабочих против капитализма, расшатывало единство рядов бакинского пролетариата.

В начале Февральской революции, после свержения царя, Россия наконец получила политические свободы. Миллионы людей были вовлечены в активную политическую борьбу. Им не так легко было разобрать, какая партия и программа лучше. В Баку кроме общероссийских партий были и местные националистические партии: «мусават», имевшая влияние в азербайджанской части населения; «дашнакцутюн», действовавшая среди армянских рабочих; «гуммет» азербайджанская организация социал-демократов, примыкавшая к большевикам; «Адалет» работавшая среди тружеников-нефтяников из Персии. Однако наибольшее количество членов привлекли к себе эсеры. Этому способствовала прежде всего архиреволюционность этой партии.

В Баку я приехал в конце марта 1917 г. Я знал, что большевики пользовались большим доверием и авторитетом среди бакинских рабочих еще в дореволюционную пору. Когда 7 марта 1917 г. (сразу после Февральской революции) в Баку был образован Совет рабочих депутатов, на первом же его заседании возник вопрос о председателе Совета. Большевики составляли там явное меньшинство, и несмотря на это, председателем Бакинского совета был избран - и притом заочно большевик Степан Шаумян, находившийся в то время еще в пути из царской ссылки. Конечно, немалую роль здесь сыграл личный авторитет Шаумяна.

До этого я там никогда не бывал. Внешне город поразил меня своей хаотичной застройкой и запущенностью. Современный Баку - это большой индустриальный и портовый город. Таким величественным и благоустроенным, каким этот город стал за годы Советской власти, тогда, в 1917-1918 гг., он не мог грезиться нам даже в мечтах.

Сейчас, например, очень трудно представить себе Баку с допотопной конкой, в которую иной раз впрягались сами пассажиры, чтобы помочь лошади втащить вагон в горку, или с перезвоном колокольцев, прикрепленных к шеям верблюдов, лениво шествующих небольшими караванами по тогдашним пустырям. Трудно сегодня представить Баку и без зелени парков и садов, без самой обыкновенной канализации и водопровода. А именно таким захудалым, утопающим в пыли и мусоре городом и был Баку в годы моего первого с ним знакомства. Шагая по улицам и путаным переулкам этого старого города, я не мог даже и представить себе тогда, что вскоре мне придется пережить здесь один из самых ярких революционных периодов своей жизни.

Прямо с вокзала я отправился на Меркурьевскую улицу (ныне улица Шаумяна), где тогда помещался Бакинский комитет РСДРП. Там я представился секретарю комитета Котэ Цинцадзе. «Вам придется подождать, - ответил мне Цинцадзе. Обычно Шаумян днем работает в Совете и только к вечеру приходит сюда к нам». Я сел в угол и стал ждать.

Вскоре в комнату буквально ворвался человек средних лет, с портфелем и направился прямо к Цинцадзе. Я его сразу узнал. Это был Алеша Джапаридзе, которого я совсем недавно видел на легальном собрании большевиков в Тифлисе. Как сейчас помню его мужественное, волевое лицо с небольшой бородкой и усами.

Он поздоровался с Цинцадзе и стал ему говорить: «Понимаешь, Котэ, получается очень нескладно. На нефтепромысле Манташева подготовлено организационное собрание рабочих-армян для вовлечения их в профсоюз. Там на месте это собрание организует один наш хороший партиец, лезгин Мухтадир. А выступать на армянском языке некому».

Цинцадзе задумался и минуту спустя ответил, что такого товарища у него сейчас нет. Потом взгляд его упал на меня, и он совершенно неожиданно сказал: «Вот приехал товарищ из Тифлиса. Может быть, он подойдет?» Джапаридзе быстро подошел ко мне, поздоровался, расспросил, кто я, откуда и зачем приехал, а потом сказал: «А почему же не подойдет? Подойдет!»

Я стал возражать, говоря, что человек я новый, обстановки не знаю, вряд ли справлюсь, в профсоюзах никогда не работал. Но Алеша настаивал: «Справишься. Выступишь и скажешь об общих задачах революции, о значении организации рабочего класса, о роли профсоюзов, а Мухтадир завершит собрание и проведет запись рабочих в профсоюз. Собрание состоится в Забратах, во дворе школы Союза нефтепромышленников. Когда подойдешь к школе, найди Мухтадира и скажи, что ты от Джапаридзе».

Расспросив, как туда добраться, я сел в пригородный поезд и доехал до конечной станции Сабунчи. Оттуда пошел пешком и вскоре был уже в Забратах. Действительно, около школы я увидел толпу рабочих. Их было человек сто. Мухтадир открыл собрание и предоставил мне слово. Говорил я минут пятнадцать двадцать примерно по той программе, что мне подсказал Алеша. Потом призвал всех рабочих вступить в профсоюз. Мухтадир тут же стал записывать желающих, получать вступительные взносы и выдавать квитанции.

Так, с благословения Джапаридзе началась моя политическая работа в Баку, и я впервые выступил как профсоюзный деятель.

Поздно вечером я опять зашел в Бакинский комитет партии и на этот раз застал там Шаумяна. Рассказав ему о цели своего приезда, я передал ему конверт от Шавердяна. Тот написал Шаумяну на обороте своей визитной карточки следующее:

«Любимый Степан! Предъявитель сей записки - Анастас Микоян является новокрещеным эсдеком (социал-демократом. - А.М.), в достаточной степени подготовленным. Направляю его к тебе для борьбы против дашнаков. Он очень способный парень. Прошу уделить особое внимание. О здешнем положении дел он расскажет тебе.

Твой Дануш».

Шаумяна я раньше никогда не видел, но много слышал о нем и от Шавердяна, и от других старых большевиков. Я знал, что Степан - один из наших признанных большевистских лидеров, пользующийся безграничным доверием Ленина. Знал я также и то, что Шаумян стал на революционный путь еще в юные годы, когда учился в Тифлисском реальном училище.

В 1902 г. вместе с Кнунянцем Шаумян возглавил первую армянскую социал-демократическую организацию - «Союз армянских социал-демократов», сразу же вошедшую в состав РСДРП. Осенью того же года Шаумян поступил на философский факультет Берлинского университета. Он посещает партийные собрания немецких социал-демократов, знакомится с их видными деятелями. В 1903 г. Шаумян вместе с Лениным работал в Женеве по изданию марксистской литературы на армянском и грузинском языках, и здесь завязалась их прочная дружба.

До сих пор я нахожусь под огромным впечатлением, которое произвел на меня Шаумян в день нашего первого знакомства.

Это был мужчина роста немного выше среднего, стройный и очень красивый, с легко запоминающимся, умным, интеллигентным лицом, по которому часто пробегала добрая и, я бы даже сказал, нежная улыбка. Его несколько бледному лицу с голубыми глазами - что довольно редко встречается среди кавказцев - очень шли темные усики и аккуратно подстриженная маленькая бородка (между прочим, стараясь потом во всем подражать Шаумяну, которого очень уважал и любил, я в свои молодые годы даже и стригся довольно долго «под Шаумяна»).

Шаумян был человек очень спокойный и уравновешенный. Он не был многоречив: чувствовалось, что всегда тщательно обдумывал каждое слово. Все было взвешено, логично и убедительно.

Однако возвращаюсь к нашей первой встрече.

Прочитав записку Шавердяна, Шаумян сказал: «Ну вот и хорошо, что вы приехали! Нам сейчас очень нужны хорошие партийные пропагандисты, а Шавердян вас хвалит. Постараемся вас устроить и на какую-нибудь службу. На первое время хотя бы телефонистом. Работа эта немудреная, особых знаний и опыта не требует». И тут же написал письмо своему знакомому на промыслах Манташева, прося его устроить меня телефонистом в свою контору. Однако эта попытка, как и две последующие, не удалась. Денег на гостиницу у меня не было. Пришлось ночевать на столе, застеленном газетами, в Бакинском комитете партии.

Цинцадзе выдал мне из средств комитета небольшое денежное пособие на еду. Его мне хватило дней на десять. А тем временем я стал выполнять отдельные поручения комитета партии - ездить по районам, ходить на собрания, беседовать с рабочими, выступать с речами. Вскоре товарищи из комитета, видимо убедившись, что я могу быть полезным партийным работником, взяли меня на платную работу, и я стал пропагандистом Бакинского комитета партии.

Каждый день с раннего утра и до позднего вечера я находился в нефтепромысловых районах Сабунчи, Балаханы, Забрат, Биби-Эйбат. С промысла на промысел меня возил пожилой неграмотный дагестанец Казы Мамед, до фанатизма преданный делу революции.

Первое время собрания проводились нами главным образом среди рабочих-армян в помещении столовой, до и после обеда. Я был тогда очень загружен этой работой. Главной задачей выступлений было сплочение рабочих вокруг нашей партии, разъяснение необходимости борьбы за прекращение войны и заключение справедливого мира, за переход всех помещичьих земель в руки крестьян, за рабочий контроль над производством, за переход власти к Советам рабочих депутатов.

Ашхен сохранила несколько моих писем, написанных в тот период. Ниже привожу одно из них:

Пишу письмо... Правда, пишу с большим опозданием. Наверное, тетя беспокоится. Наши домашние тоже, конечно, беспокоятся. Сегодня им тоже напишу письмо. Я очень рад (и ты, наверное, рада?), что тебе дали достаточно длительный отпуск. Мне остается только пожелать (но, может, и напрасно?) весело провести время. Ты свое время старайся использовать и для чтения. Между прочим, я записан в Пушкинской библиотеке. Мой читательский билет, кажется, у Гайка или Маник. Прочитай «Историю Французской революции» Глоса. Некоторые книги Максима Горького мне здесь дадут и я пошлю тебе. Можешь пользоваться и книгами, которые лежат в моей корзине.

О чем еще написать? Да, не думай ради бога, что эти строки я пишу для наставления. Пишу, потому что тебе что-то другое не могу написать. Ну, а если это и наставление? Ведь у всех старых людей есть привычка и право наставлять других.

Так или иначе, верно, конечно, что я твой старик, и у меня появляется желание давать тебе наставления.

Передай привет тете Габо, Гайку и детям. Привет также Астхик и Арусяк. Им также я обещал написать письмо, но до сих пор не написал. Сейчас тем более не могу написать, поскольку в школах каникулы, а я знаю только школьный адрес Арусяк, и, к сожалению, не знаю домашнего адреса. Ничего, я сделаю так? Напишу тебе, а ты передашь им.

Я очень хорошо себя чувствую. Особенно после приезда Георгия. Целыми днями я занят, а если выдается свободное время (что очень редко бывает) проводим его с Георгием. Время, в отличие от Тифлиса, здесь проходит так, что забываешь себя, свое «я» сливается в общее с товарищами, живешь жизнью общего и забываешь личную жизнь. А это великое дело, особенно или только в те времена, когда личная жизнь не является утешительной, а скорее всего пустая, неопределенная и безнадежная.

Преимущество Баку для меня, по сравнению с Тифлисом, в том, что окружающая жизнь полностью захватывает. Днем до трех часов работаю в редакции газеты «Известия Советов рабочих и солдатских депутатов». После работы вместе с Георгием идем в кооперативную столовую обедать (должен сказать, что очень хороший, чистый и вкусный обед дают). После обеда сразу садимся на поезд, идущий в сторону рабочих поселков, которые иногда находятся на расстоянии 10-15 верст. Иногда приходится очень долго идти пешком. Например на этой неделе два дня назад, когда падали крупные хлопья снега и было достаточно холодно, а под ногами грязь, в сопровождении одного рабочего мы прошли по нескольким заводам и организовывали там лекции и митинги.

Впечатляюще смотрятся Балаханы. Этот огромный нефтяной мир, где возвышается лес черных огромных вышек, одна к другой, и многочисленные механизмы, грохочущие и свистящие. Нефтяным маслом окрашенный, странный, оригинальный, впечатляющий лес, с рабочими, также пропитанными нефтью, и составляет этот город нефтяных вышек. Город, в котором, кроме грязных рабочих, никого не встретишь. Пройдешь верст 10 и более, а кругом одни заводы и рабочие. Нет роскошных или нарядных домов, оранжерей, садов, парков, разукрашенных дам или толстопузых господ. Иногда только фаэтон промчится рядом, везущий управляющего или инженера, и внесет диссонанс в жизнь рабочего города. Шагаем по грязи. Валит снег. То бьет по лицу, то как бы нежно целует лицо, от нашего тепла тает, и вода медленно стекает с нас на землю. Шагаем по грязи, по мягкой смеси снега и грязи. Впереди шагает карабахский богатырь, рабочий Микаэл, который с 1905 г. работает в нашей партии. Работает без устали. Своей работой, энергией воодушевляет нас. Местные рабочие передают нам, внушают нам свои чувства и надежды, дают нам смысл жизни, а мы даем их чувствам содержание.

После того как мы прошли 4 версты, наконец дошли до нужной нам нефтяной вышки, ориентир которой нам был дан «Мирзоев 9-я группа». Рабочие сидят вокруг огромной нефтяной печи. Мы подходим, садимся с ними и греемся. Как хорошо после холода и снега посидеть у горячей печи, расслабиться от тепла и впасть в мир собственных романтических грез и размышлений. Постепенно подходят другие рабочие: измученные, в грязной и истрепанной одежде... Тут я начинаю выступать. В начале я не знаю, что буду говорить, и даже о чем. Но после того, как начинаю «Товарищи рабочие!», слова текут друг за другом сами. Говорю, говорю, выражая как бы за них их боль и протест, зародившиеся в их сердцах. Кажется тебе, что ничего еще и не сказал, что многое еще надо сказать, выразить наши общие чувства, идущие от души, высыпать огонь, который горит внутри тебя, чтобы зажечь этим огнем слушателей. Вдруг твой товарищ шепчет на ухо «заканчивай» и показывает на часы.

Довольные тем, что мы вдвоем, что делаем дело, которое дает нам ощущение радости жизни счастливых людей, снова направляемся в путь - на другой завод в трех верстах отсюда. Темнеет. Опять шагаем по грязи и лужам, уже ничего не видя из-за сумерек и крупного снега. Доходим до «5-й группы Мирзоева»...

Наконец возвращаемся на вокзал, садимся в вагон, в нем кроме нас - никого. Выбираем купе потемнее. От усталости растягиваемся на сидениях. Радостное и приподнятое настроение сменяется размышлениями - у каждого о своем. Мои мысли уносят меня далеко. Настроение становится неопределенным, иногда даже с мрачными нотками, иногда с нежными, но безнадежными мыслями.

Но, конечно, я пишу глупости. Когда на Кавказе яркие и светлые надежды покрываются черными тучами, как будто нагнетающие картину ада, то надо в это время думать, как прекратить сползание в ад - и больше ни о чем.

В Баку, как и в целом на Кавказе, сейчас очень тревожное положение. Баку это узел, где соединяются и борются друг с другом и ищут решения все национальные и классовые противоречия...

Обо всем этом я еще напишу тебе через несколько дней. Только скажи тете, что ничего опасного для меня нет и я чувствую себя хорошо.

Сегодня, вот прямо сейчас, я иду выступать с лекцией. Времени поэтому больше нет.

Но по-прежнему денег у меня хватало еле-еле только на еду. О квартире нечего было и думать. Поздно вечером, когда работа в комитете кончалась, я расстилал на столе газеты, сооружал себе из кипы разных бумаг подобие подушки и ложился спать. Одеяло было не нужно: стояла жаркая погода, к тому же и спал я не раздеваясь. Было условлено, что вставать я должен рано, часов в шесть, приводить в порядок помещение, потому что утром в комитет по дороге на работу приходили рабочие-активисты, чтобы забрать по нескольку экземпляров газеты «Бакинский рабочий» - для распространения среди рабочих на промыслах. Я никогда не высыпался. И тем не менее с каким-то особым теплом всегда вспоминаю это время.

Как-то в мае 1917 г. меня пригласил к себе домой Шаумян. Жил он тогда на окраине города, в домике, который стоял на самом склоне горы. Тут я впервые увидел жену и детей Степана: у него было трое сыновей и одна дочь.

Шаумян и его семья очень тепло, по-дружески встретили меня. Он как-то сразу проявил ко мне доверие и расположение. Помню, он предложил включиться в работу редакции еженедельной газеты «Социал-демократ» на армянском языке. Степан был редактором этой газеты, но из-за большой нагрузки по основной работе не мог уделять газете должного внимания и времени. Поэтому он хотел, чтобы я, хорошо знавший армянский язык, помог ему в редактировании газеты. Так я начал работать в газете и впоследствии стал даже ее фактическим редактором, не прекращая, однако, вести и организационно-пропагандистскую работу.

В ту пору душой солдат, властителем их дум был военный комендант Баку прапорщик Авакян, смелый, самоотверженный человек. Помню, в июньские дни, когда спадала жара, на площади Свободы начинались бесконечные митинги. Солдаты соорудили на площади специальный деревянный помост, на нем трибуну, с которой Авакян и выступал иногда по два-три раза за вечер. Внешний вид у него был необычен: черный плащ, на голове какой-то странный убор - ни офицерский, ни солдатский. Он был высокого роста и очень худой. Мне он казался похожим на Мефистофеля.

И вот на одном из солдатских митингов я выступил и рассказал о позиции большевистской партии. Мои слова были выслушаны с напряженным вниманием. Потом раздались разные выкрики: одобрения и недовольства. К трибуне стала приближаться группа воинственно настроенных солдат. Поднялся шум. Но я уже закончил выступление, сошел с трибуны и, не задерживаясь, скрылся. Товарищ, который был вместе со мной, потом говорил, что я хорошо сделал, уйдя вовремя, так как со мной хотели расправиться.

В то время мы еще организационно не размежевались с меньшевиками: у нас была единая организация. Однако в самом составе Бакинского комитета партии большевики и численностью (из девяти членов комитета семь были большевиками), и влиянием были сильнее меньшевиков.

После первых же апрельских выступлений Ленина, вернувшегося в Россию из эмиграции, стало ясно, что задача перерастания буржуазно-демократической революции в революцию социалистическую настоятельно требовала разрыва с меньшевиками. Но у нас это дело затянулось.

Помню, в начале мая из Петрограда приехали Миха Цхакая и Филипп Махарадзе. Они участвовали в VII (Апрельской) Всероссийской партийной конференции большевиков, проходившей под руководством Ленина.

Встреча с ними состоялась на квартире члена Бакинского комитета Виктора Нанейшвили. Миха Цхакая подробно рассказал, как был организован выезд из Швейцарии Ленина и группы большевиков, в которую входил и сам Миха Цхакая. Шаумян сообщил, что в ближайшее время большевики собираются отколоться от меньшевиков. Вскоре на объединенном заседании Бакинского комитета было принято решение о созыве Общебакинской партийной конференции.

На конференцию прибыла делегация от меньшевиков в составе Исидора Рамишвили и Богатурова. Исидор Рамишвили со своей белой бородой был похож на пророка. И говорил он, как пророк: «Товарищи, не уходите от нас, давайте оставаться вместе, в одних рядах марксистов. Если вы уйдете, то еще больше полевеете... а меньшевики еще больше поправеют... Если мы сегодня разойдемся, то никогда больше не сойдемся. Призываю вас, товарищи, восстановить единство наших рядов!» Речь Рамишвили, хотя он произнес ее очень вдохновенно и красиво, не была, однако, поддержана никем. Раскол был окончательно завершен.

К концу июля 1917 г. здоровье мое резко ухудшилось. Сказались перегрузка работой, постоянное недоедание и недосыпание. Как-то по приглашению Шаумяна я вновь зашел к нему на квартиру. Он подробно расспросил меня о работе, о моих впечатлениях, поинтересовался, почему я так плохо выгляжу. Выяснив, в каких условиях я живу и как приходится работать, он предложил мне немедленно уехать в деревню к родным, набраться сил, поправиться и только после этого вернуться вновь к работе. По совету Шаумяна, я и его сын Лева выехали к родным, в свои деревни, расположенные неподалеку в районе Лори, чтобы отдохнуть и окрепнуть.

Когда наш поезд въехал в узкое Лорийское ущелье реки Дебет, мы все время восхищались красотой дикой природы, гигантскими скалами, протянувшимися по обеим сторонам ущелья. На этих скалах каким-то чудом росли не только маленькие, но и большие деревья. Река Дебет - небольшая, но очень быстрая, на крутых порогах сплошь покрыта пеной. Воздух становился все свежее. Мне казалось, что в мире не может быть более красивого места. Я доехал до станции Алаверды, а Лева поехал дальше.

Мать, встретив меня, как всегда, с распростертыми объятиями, не знала, что ей делать от радости. Отец, конечно, радовался не меньше, но внешне был сдержан. Особенно были счастливы мои младшие сестра и брат. Младшему брату Анушавану вот-вот должно было исполниться 12 лет. Он вытянулся, был худой, щуплый, как и я в свое время, учился в школе.

Первое время я действительно набирался сил. Наслаждался чистым горным воздухом, теплыми, солнечными днями. Много спал, неплохо питался. Немного читал. Когда начал поправляться, стал все чаще беседовать с односельчанами. Они изменились. Раньше мысли о политике и не приходили им в голову. Теперь все их интересовало: что где происходит, что будет дальше? Я, конечно, связался с партийной организацией нашего завода, выступал на общих рабочих митингах с сообщениями о политической обстановке в стране.

После первых же моих выступлений вся деревня узнала, что я большевик. Узнала об этом и моя мать. Как-то она подсела ко мне и начала примерно такой разговор: «Ты такой у меня ученый, умный, а кругом говорят, что ты большевик. Есть же, как я слыхала, много хороших партий: дашнаки там, эсеры, меньшевики. Самые почтенные и уважаемые люди нашей деревни стали на сторону этих партий. А ты вступил, говорят, в самую плохую партию, стал большевиком. Ведь ты умный человек, брось большевиков, перейди в другую партию!»

Говорила она так просяще, что я стал обдумывать, как бы мне получше ответить, не обидев ее. «Майрик (мамочка), - сказал я, - ты можешь отказаться от христианской религии и стать мусульманкой?» Мать сразу встрепенулась, перекрестилась и взволнованно сказала: «Что ты, сынок, что ты говоришь, разве это можно! Скорее я умру, но никогда этого не сделаю». Тогда я ей сказал: «Я тебя понимаю. Пойми и ты меня. Большевики - это моя вера, такая же, как для тебя христианство. Я не могу от них отказаться». Это на нее повлияло, и она никогда больше к этому вопросу не возвращалась.

С 1923 г. она жила со мной в Ростове, а потом в Москве, в Кремле, очень довольная тем, что ее сын пользуется в стране большим уважением. В Москве в церковь она не ходила, разговоров о религии в семье вообще не велось. Я уж думал, что она вообще перестала верить в Бога.

Когда в январе 1959 г. я возвращался из поездки в США на самолете Скандинавской авиакомпании, над океаном отказали два мотора из четырех. Самолет едва не оказался в холодных водах Атлантики. Сведения об этом как-то дошли до моей матери. Вернувшись домой, я спросил у нее: «Ну, как ты живешь, майрик?» Как обычно, она ответила: «Хорошо. Я вот только очень беспокоилась о тебе и все время молилась Богу, чтобы ты живым вернулся из этой страны!»

Я удивленно посмотрел на нее и спросил: «Майрик, а разве ты еще веришь в Бога?» - «А как же без Бога?» - просто ответила она.

Отец мой в свои шестьдесят лет к революционным разговорам относился скептически. Как-то совершенно неожиданно он без подковырки сказал мне: «Знаешь, на заводе появились какие-то там социал-моциалы. Про тебя говорят, что и ты такой же. Одумайся! Ведь вы еще мальчишки, а хотите свергать таких почтенных, сильных хозяев. Ничего у вас из этого не получится!» Я ответил, что он глубоко ошибается, что хозяева - не такие уж почтенные люди, как ему кажется, все они живут за счет пота рабочих. А мы скоро станем гораздо сильнее их.

Отец умер в 1918 г. от воспаления легких в возрасте 62 лет.

В конце августа 1917 г., окрепший, полный сил и энергии, я приехал в Тифлис. К тому времени некоторые из моих школьных товарищей решили поступить в высшие учебные заведения. Они стали уговаривать и меня последовать их примеру, утверждая, что скоро пролетарская революция окончательно победит и для строительства социализма потребуются высокообразованные люди. Однако я отказался от идеи поступления в вуз, решив продолжать свое образование в «Университете Революции». И никогда потом об этом решении не жалел.

Товарищи по марксистским кружкам предложили мне взяться за создание большевистского Союза молодежи на Кавказе, куда могла войти молодежь любой национальности. Учредительное собрание Союза молодежи состоялось в клубе на Авлабаре. Собрание прошло на большом подъеме. После обсуждения Устав и Манифест, предложенные инициативной группой, были одобрены. Мы избрали временный комитет союза «Спартак». Название «Спартак» было заимствовано у революционного союза, созданного в Германии Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург. Слова в названии «социалисты-интернационалисты», а не «социал-демократы большевики» были тоже не случайны: такое название могло облегчить приток в союз тех левых элементов, которые еще не самоопределились как большевики, но склонялись к нашей тактике в революции. Грузинские же меньшевики приступили к организации общенационального Союза грузинской молодежи. То же самое сделали армянские националисты во главе с дашнаками.

Поселился я, как и в школьные годы, на квартире Лазаря и Вергинии Туманянов, и с радостью встретился с Ашхен.

Работа в Тифлисском комитете партии все разрасталась, а ни одного освобожденного руководящего работника в Комитете не было. С мест ежедневно приезжали представители низовых партийных организаций, но днем застать никого в Комитете не могли. В связи с таким ненормальным положением Тифлисский комитет партии принял в середине сентября 1917 г. решение, по которому я стал секретарем Тифлисского комитета партии и сразу же с головой окунулся в свои обязанности, связанные главным образом с решением многочисленных оперативных организационных вопросов. После Кавказского партийного съезда был избран новый состав бюро Тифлисского комитета партии, и я вновь был избран его секретарем.

Руководство работой Тифлисского комитета осуществляло бюро Комитета. Председательствовал обычно Филипп Махарадзе. Наше основное внимание было обращено на подготовку Общекавказского съезда партии. Открытие его состоялось 2 октября 1917 г. Я участвовал в работе съезда (он работал нелегально) как делегат от партийных организаций районов Алаверды, Манеса и Ахпата, где был избран местными большевиками.

Съезд уделил большое внимание докладам делегатов с мест. Так, Кавтарадзе выступил как делегат от Тифлиса. От Баку выступил Георгий Стуруа. Я выступал с докладом о положении в Алаверды, Манесе и Ахпате. Сообщение о положении во фронтовых частях сделал Корганов. С обстоятельным докладом на съезде выступил Дануш Шавердян. По национальному вопросу на съезде выступал Торошелидзе.

Шаумян прибыл на наш съезд с небольшим опозданием, но активно включился в работу. Он выступил по докладу Шавердяна, дав правильное направление его обсуждению. Шаумян подчеркнул, что «в нашей агитации мы должны указывать на то, что если до созыва Учредительного собрания не произойдет новая революция, то она может произойти после его созыва, если оно окажется не в силах разрешить задачи, поставленные революцией».

Шаумян выступил с критикой путаных и устаревших положений, содержащихся в выступлении Торошелидзе по вопросу о самоопределении наций. Предложив создать в Закавказье три территориальные национальные автономные области, он высказался за федеративный характер связи этих автономных областей с Россией.

К сожалению, большинство делегатов, догматически придерживаясь устаревших положений программы, не поддержали Шаумяна. Я тоже не понял и не поддержал его, хотя считал себя человеком, понимающим национальную политику нашей партии. Это было нашей политической ошибкой, как выяснилось позже.

Для работы нам, конечно, нужны были деньги. Наша партийная касса тогда находилась в трудном положении. Кроме членских взносов да кое-каких незначительных поступлений от платных лекций, никаких других доходов не было. В связи с такой бедностью партийной кассы вспоминается эпизод, связанный с Михой Цхакая. После возвращения из Швейцарии Цхакая приехал в Тифлис и устроился жить в доме для престарелых: там содержали бесплатно. Когда был поднят вопрос о назначении Цхакая хотя бы небольшого денежного пособия, скромный и невероятно щепетильный в денежных делах Цхакая категорически заявил, что «материально устроен вполне удовлетворительно». Так он и остался жить в доме для престарелых, пока в середине 1919 г. пришедшие к власти меньшевики не арестовали и не посадили его в Кутаисскую тюрьму - тоже на «бесплатное содержание».

В то время оборонческие настроения в солдатских массах стали ослабевать. Особенно после провозглашенного Керенским наступления, сразу же потерпевшего позорное поражение. Временное правительство ввело на фронтах смертную казнь, что не могло не вызвать всеобщего возмущения.

В сентябре-октябре почти на всех солдатских митингах нам, большевикам, удавалось одерживать верх в спорах с меньшевиками и правыми эсерами по вопросам войны и мира. К октябрю 1917 г. большинство солдат не только Тифлисского гарнизона, но и частей и гарнизонов всего Кавказского фронта встали на сторону большевиков. За эсерами оставались юнкерские и офицерские школы, служащие военного аппарата фронта, отдельные воинские подразделения и почти все офицерство.

Солдатская масса была готова с оружием в руках добиваться установления Советской власти на Кавказе. Что же касается местного населения, то здесь соотношение сил было далеко не в нашу пользу. Положение осложнилось тем, что через два дня после выстрела «Авроры» Кавказский краевой комитет партии в Тифлисе своим большинством без участия Шаумяна принял специальное обращение, в котором ориентировал партийные организации края не на завоевание власти, а на «безболезненный и мирный переход» ее к Советам, хотя условий для этого в крае не было.

Воспользовавшись ошибочным решением крайкома партии, меньшевики перешли к активным действиям. Они пытались вытеснить из Тифлиса некоторые большевистски настроенные войска, препятствовали вступлению в город новых революционных частей, возвращающихся с фронта, создавали в противовес им национальные полки и в союзе с помещиками и капиталистами укрепили силы контрреволюции.

Объявив военное положение в Тифлисе, меньшевики напали на арсенал, который охранялся большевистски настроенными солдатами, и овладели им. Захваченное оружие они использовали для вооружения своих воинских частей.

Прибыв в эти критические дни в Тифлис, Шаумян начал сразу же активно выступать за революционную тактику. Разногласия, возникшие в крайкоме партии, вынудили Шаумяна 23 ноября телеграфировать Ленину. Но телеграммы были перехвачены меньшевиками и до Ленина не дошли. Тогда Шаумян направил Камо с письмом к Ленину, а сам уехал в Баку. Спустя месяц Камо привез в Тифлис мандат о назначении Шаумяна чрезвычайным комиссаром Кавказа.

В конце ноября 1917 г., когда Шаумян собирался уехать в Баку, он посоветовал мне вернуться туда же, где Советская власть победила и где предстояла большая работа по ее укреплению. Я последовал его совету. Ашхен была, правда, недовольна моим отъездом.

Влияние большевиков среди бакинского пролетариата очень сильно возросло после всеобщей забастовки рабочих нефтепромыслов, удачно проведенной в сентябре 1917 г. под руководством Алеши Джапаридзе и Вани Фиолетова.

15 октября 1917 г. состоялось расширенное заседание Бакинского Совета совместно с представителями промыслово-заводских комиссий, полковых, судовых и ротных комитетов. Большинство участников заседания было уже на стороне большевиков и поддерживавших их левых эсеров. Шаумян предложил собранию объявить себя временным расширенным Бакинским Советом рабочих и солдатских депутатов.

26 октября 1917 г. в Баку пришло известие, что революционные силы Петрограда свергли Временное правительство и провозгласили в России власть Советов. Большевики встретили это известие общим ликованием. На заседании Бакинского Совета было принято постановление о том, что «высшей властью в городе Баку является Исполнительный комитет Совета рабочих и солдатских депутатов». Так, без вооруженной борьбы в Баку был провозглашен переход власти в руки Бакинского Совета рабочих и солдатских депутатов.

После Октября главное внимание уделялось укреплению вооруженной опоры Совета. При Бакинском комитете была создана боевая партийная дружина, в промысловых районах организовывались отряды красногвардейцев. В Каспийской военной флотилии большинство матросов поддерживало Советскую власть.

Дело в том, что в связи с объявлением демобилизации и изданием Декрета о передаче земли крестьянам солдаты бакинского гарнизона, в большинстве своем состоявшие из крестьян Центральной России, стали уезжать на родину. Остатки старой армии, поддерживавшие Советскую власть, таяли изо дня в день и наконец совершенно распались. Встала задача создания новой революционной армии.

Работа по организации армии широко развернулась примерно в конце февраля начале марта 1918 г. Ее возглавил старый большевик Григорий Корганов, пользовавшийся огромным авторитетом среди солдат Кавказского фронта. Его заместителем стал Борис Шеболдаев, тоже большевик с дореволюционным стажем. Были созданы интернациональные батальоны, полки, вспомогательные войсковые части, сформировано три бронепоезда. К июню 1918 г. в районе Баку удалось собрать 13 тыс. красноармейцев, сформировать их в батальоны, объединить в четыре бригады и в основном закончить формирование штаба корпуса.

Для подготовки командных армейских кадров в Баку была создана инструкторская школа во главе с очень способным военным организатором, членом Военно-революционного комитета Солнцевым, прибывшим с турецкого фронта.

Войсковые части Красной Армии по своему составу до мая 1918 г. были интернациональными. Но в Баку существовали тогда и национальные советы армянский и азербайджанский. Из демобилизованных солдат и офицеров эти советы создали и свои собственные национальные воинские части. Азербайджанские национальные вооруженные силы были объединены в так называемую «Дикую дивизию». Опираясь на нее, азербайджанские буржуазно-помещичьи круги подняли в марте 1918 г. восстание против Бакинского Совета рабочих депутатов. Однако в ходе трехдневных уличных боев это восстание было подавлено.

В то же самое время реакционные банды имама Гоцинского из Дагестана пошли походом на Хачмас и придвинулись вплотную к Баку. В их составе был полк «Дикой дивизии», прошедший школу мировой войны. В день, когда восстание в Баку было подавлено, они находились еще в 15 км от города и соединиться с восставшими не успели. Части Красной Армии численностью около 2 тыс. человек отбросили их далеко от Баку, освободили районы Азербайджана, захваченные Гоцинским, а также дагестанские города Дербент и Петровск (ныне Махачкала). В результате этой победы было открыто сухопутное сообщение между Северным Кавказом и Баку, столь необходимое для доставки хлеба населению.

В уличных мартовских боях я был ранен и находился в военном госпитале. Шаумяну стало известно, что скоро я выхожу из госпиталя, но у меня по-прежнему нет квартиры. Он буквально потребовал, чтобы я поселился в его новой квартире, и я долгое время жил у Шаумяна фактически как член его семьи. Это дало мне возможность часто общаться с Шаумяном и с людьми, которые приходили к нему. В результате я оказался в курсе многих партийных и государственных дел, что, несомненно, способствовало моему политическому росту.

Почему не пишешь, чтобы хотя бы письмами утешить меня. Или ты пишешь, но из-за отсутствия почтовой связи я не получаю. Ты знаешь, после приезда в Баку я получил всего 4 письма: одно от священника, одно из нашего дома, одно от Гранта и одно от тебя. Там ты писала, что скучаешь, что жалеешь о закрытии школ, что хотела бы работать. Если это так, почему не напишешь хотя бы одно письмо?

Я здесь не имею родственников, ни к кому не хожу. Имею несколько товарищей, с которыми работаем да работаем.

Ты знаешь как было бы здорово, если бы я получил вдруг от тебя письмо.

Если писание писем тебе не доставляет удовольствия, в чем я уже убежден, то пиши хотя бы для того, чтобы я получал от тебя информацию. Если ты все еще без работы и письма писать не удается, хотя бы напиши, о чем ты думаешь. Лениться не хорошо.

Передай привет всем, особенно Гайку (я понял, что его не взяли в армию), также Айказу, Маник. Как живет дядя Габо? Он много работает. Как двигается его дело?

Привет также Астхик. Пусть не сердятся, что я им писем не пишу. Они больше виноваты, ведь они намного младше меня. Очень благодарен, что ты взяла мои туфли у сапожника, я-то думал, что они уже пропали.

О положении в Баку вам, наверное, не так интересно знать. Напишу в другом письме. Сейчас должен заканчивать письмо, потому что спешу.

Остаюсь твой А.Микоян

Ты видишь, как во мне сильно чувство предвидения. 10-15 марта я написал тебе письмо, в котором говорил, что скоро начнется война с контрреволюционерами. Действительно, не прошло 5-6 дней после написания того письма, как в Баку тюркские (азербайджанские. - Ред.) беки восстали против Советской власти. Еще за неделю до этого восстания я прекратил свою агитационную работу, перестал посещать рабочие собрания и целиком переключился на дела вооружения и создания боевых отрядов. Надо было организовать несколько отрядов, верных партии, которые смогли бы активно противостоять восставшим. Боевые действия начались вечером 19 марта (в субботу). В воскресенье они продолжались. С вечера субботы бои шли на берегу моря. «Дикая дивизия» со стороны моря стреляла в наших бойцов. Мы тоже вышли на морское побережье. С моим маленьким отрядом большевиков я тоже принимал участие в боях. В этот раз потерь с нашей стороны не было. Бой продолжался недолго. Но в воскресенье вечером бои возобновились, на этот раз в городе и фактически по всему городу. Были вырыты окопы. В этот вечер наш отряд находился в резерве. Я вместе с несколькими товарищами предприняли разведку, которая требовала смелости. Мы провели ее удачно.

На следующий день, в понедельник, уже с 5 часов утра по нашему приказу было начато наступление. Военные действия носили классовый характер, поскольку во главе с нашей стороны был Военно-революционный комитет. Однако неграмотная масса обывателей старалась придать всем этим событиям национальный характер. Между прочим, хочу уточнить, что до воскресного дня партия Дашнакцутюн и Армянский национальный комитет объявили о своем нейтралитете. Но многие их солдаты не остались нейтральными, а активно участвовали в боях.

Ты помнишь, я тебе писал, что все мои чувства были против военных действий прежде всего потому, что в здешних условиях гражданская война может приобрести национальный характер. В этом смысле до понедельника все шло нормально, особенно после того заявления Дашнакцутюна. Военные действия однозначно носили гражданский характер. Поэтому мы с энтузиазмом продолжали сражаться в понедельник. Мне дали отряд из 12 человек, и мы, с нашим партийным знаменем впереди, сумели выбить противника из окопов. Наш отряд бесстрашно продвигался вперед, хотя нас было всего несколько человек. В одной руке держали шапку, в другой винтовку, кричали «вперед!». Руководил бойцами я. Не хочу давать описания наших боев, потому что это будет звучать как хвастовство. Но товарищами своими я очень доволен. Пули угрожающе свистели вокруг нас. Мы брали одну позицию за другой. В моем отряде были жертвы. Например, когда мы, 4 человека, захватили ворота крепости, которые обстреливались с двух сторон. До вражеских позиций было 30-40 шагов. Мы просто целились в головы и стреляли, как и наши противники. В результате, до подхода подкрепления нам из нас 4-х двое были убиты выстрелами в лоб. Я был легко ранен в ногу, и еще какая-то шальная пуля попала мне в бок. Появилась кровь, но я еще час после этого участвовал в бою, поскольку санитарки не могли подойти так близко, было слишком опасно. В конце концов, я очень легко отделался. Со мной был также Петров, который очень хорошо сражался. С ним ничего не случилось. Мы наступали по всему фронту. Тюрки все время отступали и предлагали перемирие. В понедельник вечером мы согласились на перемирие. Наши условия, скорее наш ультиматум, тюрки полностью...

(Продолжение письма не сохранилось.)

В апреле 1918 г. Бакинский Совет рабочих и солдатских депутатов образовал Бакинский Совет Народных Комиссаров, куда вошли только большевики и несколько левых эсеров.

Председателем Совнаркома был утвержден Шаумян, народными комиссарами Джапаридзе, Нариманов, Фиолетов, Колесникова, Везиров, Зевин, Каринян и другие. На бакинского губернского комиссара Азизбекова была возложена труднейшая задача привлечения на сторону Советской власти основной массы азербайджанского крестьянства, находившегося в значительной степени под влиянием беков, ханов, мусаватистов и реакционного духовенства. Провозглашенный Лениным Декрет о передаче земли крестьянам взбудоражил и азербайджанские крестьянские массы.

В апреле 1918 г. Бакинский Совет Народных Комиссаров издал свой Декрет о передаче всех помещичьих земель крестьянам.

Вопрос о национализации банков встал в Бакинском Совнаркоме недели через три после мартовского восстания. Национализацию Русского банка для внешней торговли пришлось осуществлять мне, по мандату Совнаркома. В составе отряда, участвовавшего в этой операции, был второй сын Шаумяна - Лев, в то время 14-летний подросток (впоследствии - первый заместитель главного редактора Большой Советской Энциклопедии).

По совести говоря, до той поры о банках вообще у меня было весьма приблизительное представление, хотя я уже прочитал книгу известного немецкого экономиста Гильфердинга «Финансовый капитал». Сам я в банках не бывал - не было надобности.

Были национализированы и остальные банки, которых насчитывалось в городе что-то около десяти.

Встал вопрос о национализации нефтяной промышленности в Баку. Начиная с февраля 1918 г. этот вопрос был предметом неоднократных обсуждений. Некоторые руководящие работники высказывали опасение, как бы в результате национализации не сократилась добыча нефти, столь необходимой для Советской России: они считали, что инженерно-технический персонал и администрация нефтепромыслов, крепко держась за своих хозяев, пойдут против национализации и будут проводить саботаж; у нас же тогда своих инженерно-технических кадров почти не было.

От количества нефти, отправляемой тогда из Баку, во многом зависела участь Советской власти в России. Шаумян несколько раз советовался с Лениным по этому вопросу. Ленин поддерживал Шаумяна в решении о немедленной национализации. Было принято соответствующее решение Совета Народных Комиссаров. Однако представители нефтяных фирм, сидя в Москве, вели соответствующую работу, в том числе и среди специалистов ВСНХ. Оттуда была даже получена телеграмма о временной задержке национализации, а телеграмма из Главнефти фактически отменяла ее.

В мае 1918 г. Бакинская партийная конференция приняла решение немедленно национализировать нефтяную промышленность, хотя Декрет о национализации еще не был получен из Москвы. Совет Народных Комиссаров принял соответствующее постановление. Был образован Бакинский Совет Народного Хозяйства, в подчинение которому и передали всю нефтяную промышленность. Одновременно Совнарком провел национализацию Каспийского торгового флота, занимавшегося перевозкой нефти в Астрахань.

Во главе Бакинского Совнархоза был поставлен Ваня Фиолетов - большевик, много лет являвшийся одним из руководителей профсоюза рабочих нефтяной промышленности. К слову сказать, Фиолетов был одним из тех, кто выступал вначале тоже против национализации нефтяной промышленности. Однако, когда вопрос был решен окончательно, он всей душой отдался этому делу. Все опасения насчет того, что национализация приведет к упадку добычи и вывоза нефти, не оправдались. Наоборот, добыча не сократилась, а вывоз нефти - что было в то время особо важно - резко увеличился.

Вскоре после того, как националистические партии оторвали Закавказье от Советской России, положение осложнилось. Этому способствовало и то, что Турция, нарушив свои обязательства по Брестскому мирному договору, двинула свои войска в Закавказье. Красная Армия отступила к Баку, и правые партии выдвинули вопрос о приглашении англичан.

Летом 1918 г. над Бакинской коммуной нависла серьезная военная угроза. Немецко-турецкое командование начало поход в Закавказье, чтобы захватить Баку - кладовую нефти.

Следует напомнить, что в ту пору в Закавказье Советская власть существовала лишь в Баку, его пригородах и в нескольких уездах Бакинской губернии. В остальном Закавказье господствовала власть контрреволюционного Закавказского комиссариата, возглавляемого грузинскими меньшевиками, азербайджанскими мусаватистами и армянскими дашнаками. В феврале 1918 г. они созвали Закавказский сейм, который состоял из меньшевиков, мусаватистов, дашнаков, эсеров и кадетов. Сейм создал свое правительство во главе с меньшевиком Чхеидзе и объявил независимой Закавказскую республику, тем самым юридически оформив ее отделение от Российской Советской Республики.

Вскоре Закавказский сейм открыто вступил в переговоры с Германией и Турцией. Было объявлено об образовании Грузинской республики во главе с лидером грузинских меньшевиков Жордания. Правительство Грузии дало разрешение на проход немецких войск через территорию республики в Баку. Вскоре азербайджанские и армянские помещики и капиталисты также объявили об образовании своих государств.

Большевики Закавказья развернули широкую кампанию против Сейма.

Следует отметить, что раньше не только социалистические, но и все буржуазные закавказские партии не требовали в своих программах выхода из России, за исключением небольшой реакционной пантюркистской группы в Азербайджане и Дагестане, которая упорно добивалась присоединения к Турции. Грузинская партия федералистов и армянская партия дашнаков требовали федеративного положения в составе России. Меньшевики вместе с большевиками до Октябрьской революции высказывались за единство республиканской России с областным самоуправлением. Это предусматривалось и в программе РСДРП.

Теперь положение изменилось. Правящие круги Турции добивались включения Азербайджана в состав своего государства. Выступившим турецким войскам всячески помогали азербайджанские помещики, правительство которых находилось в Елизаветполе и держало в своем подчинении те районы Азербайджана, где не было Советской власти.

Когда в начале июня 1918 г. было принято решение о наступлении Красной Армии, мне разрешили уехать на фронт. Я был назначен комиссаром 3-й бригады, которой командовал известный дашнак Амазасп.

Положение мое было не из легких. Мне, почти не имевшему военного опыта, предстояло знакомиться с командными кадрами и солдатами в ходе самого наступления. Нужно было завоевать доверие своих подчиненных. Кроме того, я должен был участвовать как в принятии решений о проведении военных операций, так и в их непосредственном осуществлении.

В течение первого месяца мы продвинулись довольно далеко вперед. Успешно наступая, мы вскоре подошли к уездному центру Геокчай. В это время турки ввели в бой свежие части и ударили во фланги наших войск. Чтобы не допустить окружения своих передовых частей, мы должны были вывести их из города. Началось отступление с боями.

Участие в этих боях стало для меня хорошей военной школой. В частях меня узнали и, судя по всему, признали. Пожалуй, больше всего солдатам пришлось по душе то, что, в отличие от командира бригады Амазаспа, я долго не засиживался в штабе, а большую часть времени проводил в окопах среди солдат - то в одном, то в другом батальоне.

С начала отступления я шел с арьергардом, в последних рядах отступающих войск, чтобы не допустить среди солдат паники. Отступая, мы перешли через перевал и закрепились на другой его стороне. Вершина была в руках турок. Позиция их была более выгодной. К тому же у нас не было резервов. Командир бригады Амазасп и командующий отрядом бывший полковник царской армии Казаров все время повторяли, что турки при поддержке кавалерии могут ударить по нашему левому флангу, отрезать нас от тыла и разгромить. Мы ждали подкрепления. Отряд Петрова, прибывший из России, ожидался через день-два в Шемахе.

Заняла позицию на фронте и дружина из нескольких сот молокан - русских крестьян Шемахинского уезда. Это была подмога.

Вдруг, когда мы находились в штабной палатке, командир бригады стал жаловаться, что у него сильно заболел живот и он не в силах больше оставаться здесь. По наивности я поверил. Он взял коня, телохранителей и уехал. Только позже я догадался, что болезнь Амазаспа была выдумкой.

На следующий день утром турки усилили огонь. Командующий отрядом Казаров убеждал, что единственный выход - отступить до Шемахи, а затем до Маразы; но это нужно сделать только ночью.

Вдруг, еще до обеда, он заявил мне, что тоже плохо себя чувствует и должен уехать в госпиталь в Шемаху. Это меня возмутило: вчера заболел командир бригады, а сегодня - командующий отрядом! Старшим оказался я - комиссар, почти не имеющий военного опыта, да еще в роли командира. Но делать было нечего. Я понимал, что в создавшихся условиях моя главная задача состоит в том, чтобы выстоять до темноты, а ночью организованно отойти к холмам перед Шемахой.

В это время поступило сообщение, что турецкие войска начали подозрительные передвижения на левом фланге. Конная сотня Сафарова стояла в резерве. Мы с ним договорились: он выведет свою сотню из оврага, чтобы дезориентировать противника, и инсценирует передвижение. Ему это успешно удалось: он двинул сотню по склону горы, как бы в обход турецких позиций.

Я направился к батальону, занимавшему нашу центральную позицию. Он имел две цепи окопов. Побеседовав с солдатами, я не заметил у них особой тревоги.

Мы находились во второй линии окопов; бой шел на первой линии, до которой было около трехсот метров. Путь к ней шел через овраг. Часть этого пути простреливалась противником, а сам овраг был в относительной безопасности. Стал спускаться в овраг. Только сделал несколько десятков шагов, как с разных сторон засвистели пули. Я упал на землю, как бы убитый. Свист пуль некоторое время продолжался. Инстинктивно я стал потихоньку придвигать к себе близлежащие камни, чтобы спрятать за ними голову, не то можно было погибнуть даже и от шальной пули. Потом воспользовался затишьем, вскочил и быстро побежал вперед. Пули засвистели снова. Я опять упал. В это время я подумал, что вообще, выскочив в овраг, я сделал глупость, проявил горячность: ведь меня могли легко убить или ранить. И все это в такой момент, когда нет ни командира бригады, ни командующего отрядом.

Турки, видимо, решили, что я убит, и перестали стрелять. До безопасной зоны оставалось не более двух десятков шагов. Я вновь рванулся вперед и ввалился в овраг. Чувство какого-то облегчения овладело мной. Я стал спокойно подниматься по склону горы к передовым окопам. Находившиеся там солдаты оборачивались, удивлялись, откуда я взялся. Выяснилось, что настроение у солдат хорошее, патроны и хлеб есть, жалоб особых нет. Солдаты расспрашивали меня об общем положении на фронте.

Командиры рот мне очень понравились, им можно было верить. Мое появление у них, судя по всему, тоже произвело хорошее впечатление. Но они по-товарищески журили меня за то, что я подверг себя такой опасности и к тому же неправильно выбрал путь. Оказывается, надо было идти через овраг чуть дальше: там простреливалось значительно меньшее расстояние. Один из красноармейцев, который хорошо знал именно этот, менее опасный путь, проводил меня. Отпуская меня, командир роты предупредил, что, когда я достигну опасной зоны, они откроют сильный ружейный огонь и тем отвлекут от меня внимание турок. Так все и произошло. Я благополучно вернулся назад.

С наступлением темноты наши части стали сниматься и организованно отходить в сторону города Шемахи. Турки не заметили отступления и не преследовали нас. Наши части расположились на холмах перед городом.

В Шемахе я застал командующего отрядом Казарова. По его виду никак нельзя было сказать, что он серьезно болел. Я не знал еще тогда, что он уже давно за моей спиной договорился с Амазаспом о сдаче фронта. Но тогда подозревать их в предательстве у меня не было оснований.

На следующее утро я проверил, как идет эвакуация раненых. Проследил, чтобы их всех удалось вывезти.

В середине дня вдруг подбегает ко мне командир одной роты и докладывает, что его солдаты без разрешения снялись с позиции и уходят по соседней улице в сторону Баку. Мы с ним побежали на ту улицу. Увидя толпу солдат, действительно идущих в направлении Баку, я выхватил револьвер и закричал: «Стой, стрелять буду!» Уверенности в благополучном исходе своего поступка у меня не было. Я понимал: «Их много, они вооружены, а нас двое, я к тому же угрожаю револьвером; что им стоит убить нас?» Однако я еще раз крикнул. Солдаты остановились и по моему приказу вернулись обратно.

Как раз в этот момент в Шемаху прибыла часть отряда Петрова. В моем распоряжении оказалась надежная группа матросов, к тому же на грузовике и с пулеметом.

Когда стемнело, мы подняли пехоту, оставив конницу в арьергарде, на подступах к Шемахе. Тут я впервые стал серьезно думать о странной позиции командующего отрядом и заболевшего командира бригады. У меня мелькнула мысль: а нет ли у них какого сговора, уж очень дружно они «заболели» и как-то подозрительно схожи были их рассуждения.

Совершенно промокший, уставший, в эту ночь я впервые в жизни спал, сидя верхом на коне. Засыпая, я вдруг чувствовал, что падаю, сразу просыпался. И так много раз.

В Маразах я остановился отдельно от командующего отрядом, в крестьянской избе. Поскольку из Баку мне обещали, что скоро приедет Шеболдаев, я спокойно лег спать.

Встаю на другой день и вижу: все войска построены. Впереди на конях командующий отрядом и неожиданно появившийся командир нашей бригады. Оказывается, уже дана команда двигаться в сторону Баку, прибыть в район Водокачки, в нескольких километрах от станции Сумгаит.

Я был поражен: как это без меня, комиссара, было принято такое решение? Чем оно вызвано? Ведь турок не видно, зачем же так поспешно отступать? С этими вопросами я обратился к Амазаспу. Он ответил: «Командую бригадой я, и сам отвечаю за свои действия» - и двинул коня вперед. Я остановился, ошеломленный всем происшедшим.

Вскоре я встретил командира конной сотни Сафарова и предложил ему вместе с его сотней остаться в моем распоряжении. Он охотно согласился. Мы направились с ним на телеграф, чтобы немедленно сообщить о происшедшем в Баку. Сафаров согласился, что столь поспешный отход отряда ничем не оправдан. Тут я вспомнил и сопоставил все поступки и рассуждения командующего отрядом и командира бригады за последние дни. Получалась цепь заранее продуманных действий. Предательство! Придя к такому выводу, я направил в Баку в адрес Шаумяна телеграмму: «Вопреки моим усилиям по приказу Амазаспа отошел обоз, а за ним постепенно двинулась пехота. Виновники должны быть преданы суду».

В то утро из Баку в мое распоряжение неожиданно поступила легковая машина. Она оказалась весьма кстати. Сразу поехал на железнодорожную станцию Сумгаит, где имелась телеграфная связь с органами управления фронта. Получив гарантию, что продовольствие в нашу часть будет обязательно доставлено, я вернулся в расположение бригады.

Подъезжая к зданию водокачки, где был размещен штаб бригады, я увидел около дороги несколько сот отдыхающих на земле красноармейцев. Машина моя была открытая, я сидел на заднем сиденье. Вдруг вижу, как один из красноармейцев лениво поднялся с земли и, опираясь на винтовку, обратился к шоферу, требуя остановить машину. Почему он обратился с этим вопросом к шоферу, а не ко мне, комиссару? Шофер не подчинился, машина продолжала двигаться. Тогда я приказал шоферу остановить машину и, выйдя из нее, строго спросил красноармейца: «В чем дело, что случилось?»

Подошли еще несколько бойцов. Первый красноармеец, смущаясь и волнуясь, спросил: «Правда ли, товарищ комиссар, что вы предали нашего командира Амазаспа военному суду?»

Этот вопрос крайне удивил меня. Откуда они могли узнать о моей телеграмме Шаумяну? Сразу мелькнула мысль: «Против меня, видимо, что-то задумано Амазаспом, так как без него солдаты ничего не могли знать о телеграмме». Я ответил не сразу, а в свою очередь задал встречный вопрос: «Вы видели турок, когда уходили из Маразов?» - «Нет, - отвечают, - не видели». - «Зачем же тогда вы так поспешно отступали? Ведь у вас не было ни хлеба, ни воды. Почему же, продолжаю я, - не дожидаясь доставки продовольствия и воды, вы были переведены на новые позиции? Если военные обстоятельства требовали отхода, то и тогда надо было подождать продовольствия. Турки находились далеко, прямой опасности столкновения с ними не было. Все эти вопросы и требуют разъяснения. Поэтому я и попросил военный суд разобраться, кто в этом виноват». В это время нас уже окружали десятки красноармейцев. Началась обычная мирная беседа солдат с комиссаром.

Во время этого разговора я увидел, что метрах в 100-150 от нас стоит Амазасп в окружении нескольких своих приближенных и пристально смотрит в нашу сторону. Вдруг двое его телохранителей-кавалеристов побежали в нашу сторону, растолкали окружавших меня красноармейцев, и один из них, размахнувшись, ударил меня плетью по голове и шее. Я инстинктивно схватился за револьвер. Тот тоже выхватил маузер. Но тут вмешались красноармейцы и разняли нас, предотвратив неизбежное кровопролитие. Я молча сел в машину и уехал. Я думал: как могло получиться, что Амазаспу стала известна моя телеграмма Шаумяну? Но так и не смог тогда найти ответа.

В Сумгаите первым делом я постарался достать газету «Бакинский рабочий», чтобы узнать новости. И вдруг в номере за 22 июля вижу дословный текст своей телеграммы Шаумяну. «Как это могло произойти? - возмутился я. - Амазасп не арестован, не предан суду, а телеграмма опубликована в газете?»

Позже, в Баку, выяснилось, что моя телеграмма была передана в газету по неопытности секретарем Шаумяна Ольгой Шатуновской, которая хотела обнародовать факт предательства дашнаков на фронте.

В той же газете я прочитал сообщение, которое взволновало меня еще больше: оказывается, накануне во всех районах Баку состоялись массовые митинги, на которых обсуждался вопрос о приглашении английских войск в Баку. Только большевики выступили против, «за» - меньшевики, эсеры и дашнаки.

О том, что бакинские эсеры были в те дни тесно связаны с англичанами, впоследствии достаточно красноречиво рассказал в своих мемуарах английский генерал Денстервиль, возглавлявший в Баку английские оккупационные войска. «Связь с Баку, - пишет этот генерал, - у меня была налажена при посредстве почти ежедневных курьеров. Наши друзья социал-революционеры были в состоянии в скором времени свергнуть большевиков, установить новую форму правления в Баку и пригласить на помощь англичан».

Рабочие Баку, измученные голодом, напуганные нашествием турок, предпочли тогда английское зло немецко-турецкому и на митингах выступали за приглашение английских войск.

Приехал я в Баку 25 июля. В этот день заседал Бакинский Совет, на котором присутствовали члены районных советов, судовых комитетов и представители Красной Армии. В обстановке острой борьбы незначительным большинством одержала верх резолюция о приглашении английских войск в Баку и образовании нового коалиционного правительства с участием всех партий, представленных в Совете (258 голосов, против - 236). Сыграл свою роковую роль и переход группы моряков Каспийской военной флотилии - частью обманутых, частью подкупленных английской агентурой - на сторону правых партий.

Многие из нас выступили в Бакинском комитете партии против решения об уходе Народных Комиссаров со своих постов. Было принято предложение власти не сдавать. Утром того же дня в нашу поддержку прошли и митинг и мощная демонстрация на площади Свободы.

Вечером в переполненном зале оперного театра состоялось собрание бойцов и командиров бакинского гарнизона. Выступая на этом собрании, Шаумян сказал, что «революционный фронт стиснут с двух сторон - извне и изнутри. Бакинцам надо ждать помощи только из России!»

Шаумян, информировав Ленина о положении и о мерах, которые принимаются на месте, просил его оказать в кратчайший срок помощь свежими войсковыми частями. В ответ на эту просьбу была получена телеграмма Ленина: «Насчет посылки войск примем меры, но обещать наверное не можем».

Такой неопределенный ответ был вполне понятен и объясним: 1918 год был крайне тяжелым для Советской России - Советская власть билась в смертельной схватке с восставшей контрреволюцией и иностранной интервенцией 14 государств.

Как член Бакинского комитета партии, я участвовал в те дни во всей партийной, политической и военной работе. И все же я стремился поскорее вернуться на фронт. Остро переживая наши общие трудности, я (чего греха таить!) никак не мог забыть чувства личной обиды, оскорбления и предательства Амазаспа. В категорической форме я потребовал от Шаумяна немедленно арестовать Амазаспа и назначить вместо него одного из командиров батальонов. «Тогда я немедленно вернусь на фронт, и уверен, что на нашем участке фронта мы организуем оборону Баку», - сказал я. Шаумян понимал и разделял мои настроения и в то же время убеждал не торопиться: «У нас нет такой силы, чтобы это осуществить. Амазасп знает о твоем требовании предать его суду и, наверняка, принял меры самозащиты».

Когда было принято решение не сдавать власти в Баку, оставаться и сражаться здесь до конца, мы решили эвакуировать в Астрахань членов семей партийных и советских работников. Как и до этого, я жил на квартире Шаумяна. Екатерина Сергеевна всячески тянула с отъездом, не желая оставлять мужа и двух сыновей-подростков - Сурена и Леву, участвовавших в боевой дружине большевиков. Не хотела уезжать также и жена Джапаридзе Варвара Михайловна, имевшая на руках двух маленьких дочерей - Елену и Люцию. Приходилось и ее уговаривать ехать. В конце концов удалось заставить их собрать необходимые вещи.

Вечером 29 июля мне позвонил по телефону Шаумян: «Тревожные вести. Турки прорвали фронт, а наши войска отступили до Баладжар - первой железнодорожной станции от Баку. Поезжай туда сам, посмотри что происходит, прими возможные меры и сообщи нам».

Я позвонил на железнодорожную станцию, чтобы мне подготовили паровоз для поездки на фронт. Приехав в Баладжары, я направился в служебный салон-вагон штаба фронта. Начальник штаба Аветисов был опытный командир, бывший офицер царской армии, полковник, много старше меня. Однако он находился в состоянии почти что паники. На столе лежала карта фронта, на которой были обозначены позиции. Я сказал ему: «Ваше положение обязывает вас знать, как обстоят дела на фронте. К тому же на карте я вижу обозначения расположения наших сил и противника. Прошу не волноваться и доложить спокойно».

В таком же возбужденном состоянии Аветисов мне ответил, что обозначения на карте ровно ничего не значат, так как на фронте хаос. Я стал расспрашивать, какими воинскими частями он располагает на подступах к Баку. Он назвал несколько батальонов, два бронепоезда и отряд Петрова, и добавил, что правый фланг нашей обороны оголен в результате предательства отряда Бичерахова.

Я предложил Аветисову приняться за восстановление связи с частями фронта и решить вопрос о переброске некоторых из них на участок фронта, оголенный Бичераховым. Потом с комиссаром штаба Ганиным и бригадным комиссаром Габышевым мы связались с Шеболдаевым и попросили его срочно прислать из Баку пополнение для отряда Петрова. Кроме того, просили направить две-три роты из числа вновь мобилизованных рабочих, которые проходят обучение. Шеболдаев обещал по возможности выполнить просьбу. Он сообщил, что Бичерахов, выполняя желание своих казаков, направляется с ними на Северный Кавказ.

Поспав несколько часов, мы поднялись и вышли на станцию. Приятно было узнать и увидеть самим, что группе революционных моряков удалось навести порядок на станции.

Тем временем нам сообщили, что отряд Петрова стойко сдерживал на своем участке атаку турок и в кровопролитной схватке отбил ее. В связи с этим стало еще более необходимым немедленное пополнение наших частей. Оно ожидалось с часу на час.

Я находился у Аветисова, когда зашел человек с железнодорожной станции и сказал, что сейчас как раз можно соединиться по телефону с Шаумяном.

Я сразу же спросил Шаумяна, что происходит, что нам делать. Шаумян ответил, что политическое положение оказалось сложнее военного, что идут непрерывные заседания, бесконечные совещания представителей правых партий, Центрокаспия и Армянского национального совета. Они договорились послать корабли за англичанами в персидский порт Энзели. Более того, Армянский национальный совет не только отказывается послать на фронт против турок несколько хорошо организованных частей, но и требует начать мирные переговоры с турками и уже связался по этому поводу со шведским консульством как с посредником. Делается это под благовидным предлогом: все равно фронт не удержать, а мирные переговоры могут спасти армянское население от резни, которая может произойти в случае захвата турками Баку. «Мы будем продолжать борьбу», - сказал Шаумян. И вдруг он добавил то, что меня особенно поразило: «Аветисов еще вчера ночью сообщил Армянскому национальному совету, что через три-четыре часа турки займут Баку, и поэтому он предложил поднять белый флаг. В связи с этим национальный совет требует от Совета Народных Комиссаров дать приказ фронту поднять белый флаг».

Это меня так возмутило, что я по телефону крикнул: «Какой белый флаг?! Мы здесь никакого белого флага поднимать не собираемся и не поднимем!» «Совнарком тоже против поднятия белого флага», - сказал Шаумян.

После окончания разговора по телефону Аветисов в крайне возбужденном состоянии заявил мне: «Нет, господин комиссар, белый флаг поднять придется. Мы заставим его поднять вас лично, как комиссара!»

Я тоже был уже взбешен до предела, достал револьвер и сказал, чеканя каждое слово: «Господин полковник! Эта затея с белым флагом у вас не пройдет! Вы не должны забывать, с кем имеете дело, и знать, что в этом револьвере для вас хватит пули!»

Аветисов побледнел, боясь, что я здесь же на месте застрелю его. Но я его только предупредил. Он это понял и молча вышел.

Стало темнеть. Турки подняли на занятую ими высоту орудие и начали обстрел Баладжар. Стало ясно, что наш штаб оставаться в Баладжарах больше не может. Тогда мы вызвали к себе прибывшего начальника военных сообщений кавказской армии Арвеладзе. Посоветовавшись, решили начать поочередное отправление в Баку воинских составов.

Было около 11 часов ночи, когда наш поезд остановился на станции Баку. Взяв с собой карабин, я вышел на перрон. На станции было спокойно, никакой суматохи, как будто все идет нормально. Встречаю на перроне комиссара бронепоезда левого эсера Ашота Тер-Саакяна, бывшего московского студента, которого я знал раньше как хорошего революционера. Он сразу мне в упор: «А знаешь, в Баку переворот!» - «Не верю, - ответил я, - пойду в ревком». - «Будь осторожен, могут арестовать!» Но все же я пошел.

Ревком помещался в гостинице «Астория», на площади Свободы. Иду по улице. Никаких изменений не чувствуется. Около ревкома все по-прежнему. Те же часовые у подъезда. С подчеркнуто уверенным видом вошел я в здание, поднялся на второй этаж, открыл дверь в одну из комнат. Вижу, сидит Полухин, член коллегии Военно-Морского флота. Это был матрос высокого роста, лет тридцати пяти, всеми очень уважаемый. С ним - начальник бакинской школы командных кадров Солнцев. Они спокойно разговаривали. «Что вы здесь делаете?» - спрашиваю их. - «Да мы тоже только что зашли в ревком и узнали, что наши товарищи эвакуировались в Астрахань». - «Неужели это верно?» - «К сожалению, - отвечают, - факт».

Потом они рассказали мне, что власть захватили в свои руки меньшевики, эсеры и дашнаки, образовавшие 1 августа 1918 г. от имени тогда уже прекратившего свое существование Центрокаспия так называемую «Диктатуру Центрокаспия и временного президиума Исполнительного комитета Совета». Каспийский флот уже направил суда за англичанами в Энзели. Словом, контрреволюция победила. Главой правительства назначен меньшевик Садовский, а командующим войсками - Бичерахов. «Нам остается одно, - сказали они, - во что бы то ни стало добраться в Советскую Россию, где мы будем еще нужны».

А я останусь в Баку, перейду на нелегальное положение и буду вести партийную работу, решил я.

После этого я прошел через коридор и благополучно миновал часовых. Я был доволен, что выбрался из этого здания на свободу. Прошел по Телефонной улице к многоэтажному дому, реквизированному нами под казармы для партийной дружины. Поднялся на второй этаж. Вижу, в большом зале на паркетном полу спят люди. Было около полуночи. Среди спящих узнал своего близкого товарища еще со школьной скамьи, а теперь комиссара отряда Артака Стамболцяна. Меня взяло зло: коммунисты, а в такой момент спокойно спят, в том числе и Артак. С досады я ударил его ногой в бок. Он вскочил и, еще не понимая в чем дело, уставился на меня. «Где Шаумян, Джапаридзе, Азизбеков?» - спросил я его. «Не знаю».

Мы немедленно подняли дружину, приказав всем разойтись по домам так, чтобы не попадаться на глаза контрреволюционерам, ждать распоряжений. Я спросил Артака, нет ли у него адреса, где мне можно было бы остановиться. Где он думает устроиться сам? Он назвал адрес кого-то из товарищей по своей дружине. Мне он предложил остановиться на квартире Татевоса Амирова.

Так я и сделал. Когда проснулся, Амиров был уже на ногах. Оказывается, он успел побывать в городе и принес мне новость: все пароходы, на которых пытались выехать наши товарищи и с ними отряд Петрова, возвращены в Баку. Сейчас они стоят на Петровской пристани.

Я немедленно пошел туда.

Придя на пристань, я узнал, что к пароходу, на котором находился Шаумян, подошел катер с представителями Центрокаспия, потребовавшими выдачи и ареста Шаумяна, Джапаридзе и Шеболдаева. Джапаридзе на этом пароходе не было, Шеболдаеву удалось, смешавшись с командой, скрыться в трюме, Шаумян был арестован и перевезен на военное судно «Астрабад». Оставшиеся на пароходе товарищи, причалив к берегу, сообщили о случившемся Петрову и Амирову, которые сразу же поехали в Центрокаспий. Там они предъявили ультиматум с требованием немедленного освобождения Шаумяна, пригрозив в противном случае прибегнуть к помощи своих отрядов. Шаумян тут же был освобожден.

Я встретился с Шаумяном, чтобы узнать, как все случилось. Он рассказал мне, что к вечеру 31 июля положение в городе крайне обострилось. Аветисов постоянно докладывал, что через три-четыре часа турки будут в Баку. В связи с чем вместе с Армянским национальным советом упорно настаивал на поднятии белого флага. «Мы, - говорил Шаумян, - честно говоря, даже думали, что он уже поднят в национальных частях или вот-вот это будет сделано без нашего согласия. Эсеры, меньшевики и дашнаки фактически уже создали свое контрреволюционное правительство. Начальник штаба отряда Петрова сообщил нам, что отряд понес в боях большие потери и на фронте дело окончательно проиграно. В этих условиях, - продолжал Шаумян, - фактически в минуты вторжения в Баку турецких войск мы сочли невозможным развязывать гражданскую войну. Поэтому Совет Народных Комиссаров решил сложить полномочия и эвакуировать воинские части и государственное имущество Советской России на пароходах в Астрахань».

Позже выяснилось, что под нажимом англичан Центрокаспий пригрозил Армянскому совету, и тот, ожидая помощи англичан, не поднял белого флага и даже направил на фронт воинские части, которые еще не были в боях.

1 августа турки продолжали сильную атаку на Баку, стремясь захватить город. Наконец они прорвались через Волчьи ворота в район Биби-Эйбата. Войска Центрокаспия бежали.

Посоветовавшись с другими руководителями, Шаумян предложил Петрову выгрузить на сушу артиллерию и открыть огонь с пристани по Биби-Эйбату, где находились турки, и, кроме того, направить на этот участок фронта, находившийся в нескольких километрах от пристани, группу красноармейцев и матросов.

Обстрел застал турок врасплох. Они понесли большие потери и отступили. Когда в районах Баку узнали, что комиссары и отряд Петрова находятся на Петровской площади, рабочие, красноармейцы - группами и поодиночке, кто с оружием, а кто и без него - стали собираться и записываться в отряд. С 400 человек он вырос до двух, потом до трех тысяч.

Точно не помню - 2 или 3 августа была созвана партийная конференция, чтобы обсудить создавшееся положение и решить, как быть дальше. После долгих споров конференция постановила: вооруженные силы в Астрахань не эвакуировать, а, наоборот, используя перелом в настроении бакинцев в пользу большевиков, вновь взять власть в свои руки. Практически это было возможно.

И возглавил министерство внутренней и внешней торговли, образованное тогда же объединением министерства внешней торговли и министерства торговли . 24 августа того же года оно было опять разъединено, Микоян стал министром торговли. Первым до Хрущёва выступил с осуждением культа личности Сталина и в конечном итоге поддержал Хрущёва в осуждении Сталина . Так, во время съезда выступил фактически с антисталинской речью (хотя и не называя Сталина по имени), заявив о существовании «культа личности», подчеркнув необходимость мирного сосуществования с Западом и мирного пути к социализму, подвергнув критике труды Сталина - «Краткий курс истории ВКП(б) » и «Экономические проблемы социализма в СССР ». Вслед за этим Микоян возглавил комиссию по реабилитации заключённых. На пленуме ЦК 1957 года твёрдо поддержал Хрущёва против антипартийной группы , чем обеспечил себе новый взлёт партийной карьеры.

Имя Анастаса Микояна связано с подавлением антикоммунистических выступлений в Польше и Венгрии в 1956 году (единственный член Политбюро, высказавший особое мнение - «сомнение относительно ввода войск», наведения порядка собственными силами венгров, попытку разрешения ситуации политическими мерами ; Александр Стыкалин: «Президиум ЦК КПСС дважды принимал решение о вводе войск - в ночь с 23 на 24 октября и 31 октября. И оба раза Микоян голосовал против» ), а также с расстрелом рабочих в Новочеркасске в 1962 году , куда Микоян выехал как представитель Президиума ЦК вместе с Ф. Козловым .

С 1 июня 1962 в Советском Союзе были значительно повышены цены на основные продукты питания (мясо, молоко, масло в среднем на 30 %) и одновременно пересмотрены тарифные ставки рабочих. 1-2 июня 1962 в Новочеркасске произошли массовые демонстрации рабочих, протестующих против понижения уровня жизни. Выступления были в основном стихийные. Рабочие вышли на центральную площадь, чтобы вступить в диалог с городскими властями. Испугавшись ответственности, местное руководство на контакт с выступившими рабочими не пошло и поспешило запросить Москву, какие предпринимать действия. Тем временем стало совершенно очевидно, что люди, собравшиеся на площади, не собирались расходиться и что своими силами местные власти с ними не справятся. В Новочеркасск из Москвы для выяснения обстановки был направлен член Президиума ЦК КПСС А. И. Микоян, было принято совместное решение о разгоне демонстрации с помощью военной силы. 1-й секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущёв был в курсе принятия решения. О событиях 1-2 июня в Новочеркасске запрещалось давать какую-либо информацию.

Операция по вытеснению демонстрации с площади закончилась кровопролитием (16 человек было убито, 42 - ранено). По её завершении было приказано спешно замыть кровь на площади и закопать на окраине города трупы в безымянной могиле. Родственникам и близким погибших не разрешили их похоронить. Более 100 человек было арестовано. В августе состоялся судебный процесс, на котором семь человек было приговорено к высшей мере наказания и семь к 15 годам заключения. Правда о событиях в Новочеркасске в течение десятилетий скрывалась официальными властями. Только в конце 1980-х годов появились объективные публикации об этих событиях. После этого Генеральной прокуратурой СССР в 1993-1994 было проведено расследование расстрела в Новочеркасске, в результате которого виновных в гибели людей не оказалось.

Внешнеполитическая деятельность

После 1957 года Микоян стал одним из главных доверенных лиц Хрущёва: он совершил поездку по странам Азии, а в 1959 году для подготовки визита Хрущёва посетил США , а также вёл переговоры с Фиделем Кастро об установлении советско-кубинских отношений. Руководители Кубинской революции произвели приятное впечатление на Микояна; о Кастро он отзывался так: «Да, он революционер. Такой же, как мы. Я чувствовал себя так, словно вернулся в дни юности». В 1962 году активно участвовал в урегулировании «Карибского кризиса », ведя лично переговоры с Кеннеди и Кастро.

В это время у него умерла жена.

В ноябре 1963 года А. И. Микоян представлял советское руководство на похоронах убитого президента США Джона Кеннеди .

С 15 июля 1964 года по 9 декабря 1965 года Председатель Президиума Верховного Совета СССР (формально - высшая государственная должность). Во время октябрьского (1964 г.) пленума ЦК КПСС пытался осторожно защищать Хрущёва, подчёркивая его внешнеполитические заслуги. В результате в декабре 1965 года Микоян был отправлен в отставку как достигший 70-летнего возраста и заменён на лояльного Брежневу Николая Подгорного . При этом Анастас Микоян остался членом ЦК КПСС и членом Президиума Верховного Совета СССР (1965-1974), был награждён шестым орденом Ленина .

С 1974 года не участвовал в работе Верховного Совета СССР. В 1976 году не участвовал в работе XXV съезда КПСС и не был избран членом ЦК КПСС.

Анастас Микоян родился в Армении в селе Санаин в семье бедного сельского плотника. По окончании начальной школы отец отдал учиться способного мальчика в Нерсеяновскую армянскую духовную семинарию в Тифлисе. Это было одно из лучших учебных заведений в Закавказье, оно было доступно для всех слоев населения и давало лучшее образование, чем классическая гимназия. Мало кто из выпускников этой семинарии становился священником, но многие стали видными деятелями армянской интеллигенции. Как ни странно, но именно духовные семинарии дали России множество революционеров. В духовных семи нариях учились Чернышевский и Добролюбов. Грузинскую духовную семинарию окончил в том же Тифлисе Сталин. Можно перечислить десятки видных советских государственных деятелей 20-30 х годов, которые окончили до революции духовные семинарии. Ближайшим другом Микояна в армянской семинарии был, например, Георг Алиханян, один из основателей Советской Армении, крупный деятель Коминтерна, расстрелянный в конце 30-х годов. Дочь Алиханяна Елена Георгиевна - жена академика А. Д. Сахарова.

Микоян стал членом социал-демократического кружка еще в стенах семинарии и прочитал здесь почти всю марксистскую литературу на русском языке. В 1915 году он вступил в партию большевиков. В этом же году Микоян блестяще окончил семинарию и в 1916 году был принят на первый курс Армянской Духовной Академии, которая находилась в Эчмиадзине - религиозном центре Армении. Микоян не окончил Академии и не стал священником: началась февральская революция, и именно он был одним из организаторов Совета солдатских депутатов в Эчмиадзине.

Бакинская коммуна

Вскоре после Октябрьской революции Микоян оказался на партийной работе в Баку - этот город был главным промышленным центром и оплотом большевиков в Закавказье. В Бакинский Совет входили большевики, меньшевики, дашнаки, эсеры и другие партии. Незначительное преимущество было все же у большевиков, они создали в апреле 1918 года Совет Народных Комиссаров во главе со Степаном Шаумяном, членом ЦК РСДРП(б), которого Советское правительство, по предложению Ленина, назначило еще в декабре 1917 года Чрезвычайным комиссаром по делам Кавказа.

Молодой Микоян командовал боевой дружиной большевиков, он участвовал в подавлении восстания мусаватистов азербайджанской националистической партии, которая вошла в союз с турецкими войсками, наступавшими на город. Затем Анастаса Ивановича послали на фронт как комиссара бригады. Оборонять Баку было трудно. Начиналась гражданская война. Восстания казаков на Дону и Северном Кавказе, чехословацкий мятеж, наступление Добровольче ской армии Деникина отрезали Бакинскую коммуну от России. Часть Средней Азии (Закаспийская область) была оккупирована англичанами, гражданская власть здесь оказалась в руках правых эсеров. Лишь морем через Астрахань бакинские большевики могли получать кое-какую помощь из Советской России. В этой ситуации эсеры и меньшевики предложили пригласить в Баку английские войска. Еще шла первая мировая война, в которой Англия и Турция воева ли друг с другом. Большевики были против. Однако бурное голосование Бакинского Совета не принесло успеха большевикам. 258 голосов против 236 было подано за приглашение английских войск и создание коалиционного правительства из всех советских партий. Часть народных комиссаров предлагала сохранить Совнарком и провести перевыборы Совета, Но Шаумян не пошел на это. Большевики передали власть новому правительству, и скоро в Баку вошли немногочисленные английские отряды. Узнав о перевороте, Микоян поспешил в город. Но здесь его ждало еще одно горькое известие - большинство активных деятелей Бакинской коммуны было арестовано. Впрочем, и новая власть - так называемая диктатура Центрокаспия - продержалась в Баку лишь до середины сентября. Англичане не сумели приостановить турецкое наступление. Началась поспешная эвакуация. В день вторжения турецких войск в Баку Микоян сумел освободить Степана Шаумяна и других большевиков из тюрьмы. С помощью командира небольшого отряда Т. Амирова все они успели занять место на пароходе "Туркмен", переполненном беженцами и солдатами. Корабль отплыл в Астрахань. Однако ни группа дашнакских и английских офицеров, ни многие из солдат не хотели плыть в советскую Астрахань. Они сумели взбунтовать команду корабля и увести его в Красноводск, оккупированный англичанами. Эсеровские власти в этом городе арестовали всех большевиков. Портретов бакинских комиссаров тогда еще не было, документов тоже. Руководствуясь списком на тюремное довольствие, который нашли у Корганова, исполнявшего роль старосты в Бакинской тюрьме, эсеры отделили двадцать пять человек во главе со Степаном Шаумяном. Сюда же включили командира партизан Т. Амирова. Так образовалась знаменитая цифра "26". Все они были увезены из Красноводска якобы для суда в Ашхабад. Но вагон с арестованными rfe дошел до Ашхабада. В ночь на 20 сентября 1918 года на 207-м километре Красноводской железной дороги все двадцать шесть арестованных были расстреляны. Здесь были и коммунисты и левые эсеры, народные комиссары и личные телохранители Шаумяна. Один из погибших оказался беспартийным мелким служащим. Но все они вошли в историю как "26 бакинских комиссаров". Микояна не было ни в списках на довольствие, ни в списках арестованных, опубликованных бакинскими газетами. Остались в живых и видные деятели Бакинской коммуны С. Канделаки и Э. Гигоян. Ни в Баку, ни в Красноводской тюрьме долго никто не знал о гибели 26 бакинских комиссаров. Турки скоро покинули Азербайджан. Война закончилась победой Антанты. Мусаватистское правительство вступило в сговор с англичанами. Рабочие Баку объявили забастовку, требуя возвращения Степана Шаумяна и его товарищей. Но в Баку вернулись в феврале 1919 года только Микоян, Канделаки и еще несколько большевиков. Лишь через полтора года, уже после восстановления Советской власти в Баку, были перевезены и торжественно захоронены на одной из центральных площадей города останки расстрелянных бакинских комиссаров.

Во главе крупнейших областей РСФСР

Вернувшись в Баку, Микоян возглавил подпольную большевистскую организацию. Осенью 1919 года он побывал в Москве с докладом о положении на Кавказе, познакомился с Лениным, Кировым, Орджоникидзе, Куйбышевым, Фрунзе, Сталиным, Стасовой, был избран во ВЦИК. Весной 1920 года Красная Армия вступила в Баку, и здесь была провозглашена Советская власть. Но Микоян недолго оставался на Кавказе. Неожиданно его вызвали в Москву и направили с мандатом ЦК РКП(б) на работу в Нижегородский губком. Местные руководители встретили двадцатипятилетнего кавказца с недоверием. Положение в городе и в губернии было критическим. Волновался измученный голодом и холодом 50-тысячный гарнизон, недовольство охватило не только крестьян, но и рабочих, месяцами не получавших зарплаты. Опытный пропагандист и агитатор, Микоян действовал не только умело, но и весьма решительно. Вскоре он был введен в состав бюро губкома и стал фактическим руководителем губернии, о которой знал еще недавно только по школьному учебнику географии. Он несколько раз встречался с Лениным, участвовал во всех съездах Советов и съездах партии. В мае 1922 года двадцатишестилетний Микоян был избран в состав ЦК РКП(б).

В 1920 - 1921 годах Микоян попадает в "сферу влияния" Сталина и еще перед Х съездом партии выполняет ряд его конфиденциальных поручений. Летом 1922 года по рекомендации Сталина Микоян был назначен секретарем Юго-Восточного бюро ЦК РКП(б). Вскоре он возглавил СевероКавказский краевой комитет РКП(б) с центром в городе Ростове-на-Дону. В этом крае проживало около 10 миллионов человек. Сюда входили территории казачьих областей - Кубанской, Терской и Войска Донского, Ставропольской, Астраханской и Черноморской губерний, а также семь национальных округов, в которых проживали люди самых различных национальностей. Проблемы, которые приходилось решать молодому Микояну, были исключительно сложными. Северный Кавказ еще недавно служил ареной жестоких боев гражданской войны, отдельные отряды казаков и горцев еще скрывались в горах Кавказа. И все же в условиях нэпа Северный Кавказ быстро оправлялся от разрухи и становился снова житницей страны. Микоян весьма решительно требовал сближения с крестьянством и казачеством. В станицах сохранялся казачий быт, одежда, поощрялись даже военные учения, джигитовка, спортивные упражнения. Под лозунгом "Сделать казачество опорой Советской власти" эти формирования включались в состав территориальных частей Красной Армии. Крайком разрешил не только горцам, но и казакам носить холодное оружие; было сохранено станичное управление и общий станичный бюджет. Во многих выступлениях Микоян призывал коммунистов не разрушать церквей и мечетей и не ссориться с крестьянами и казаками на почве религии. Хотя богатые крестьяне и крупные торговцы были лишены избирательных прав, Микоян требовал соблюдения предоставленных им в рамках нэпа экономических прав. Для прекращения партизанской борьбы в крае несколько раз объявлялась амнистия. Были приняты меры для развития курортов Минеральных Вод и на Черноморском побережье. Все это создало Микояну репутацию умелого и опытного администратора и партийного руководителя. Он сблизился со Сталиным и выступал неизменно на его стороне в борьбе с так называемой левой оппозицией. Сталину нравились энергия Микояна, его кавказское происхождение и полная лояльность. Еще в 1922 году Сталин, ставший Генеральным секретарем ЦК партии, продолжал поручать Микояну некоторые деликатные миссии, связанные с.внутрипартийной борьбой. На объединенном Пленуме ЦК ВКП(б) в июле 1926 года вместе с Орджоникидзе, Кировым, Андреевым и Кагановичем Микоян был избран кандидатом в члены Политбюро.

Народный комиссар торговли и снабжения СССР

В августе 1926 года один из лидеров так называемой левой оппозиции, Л. Б. Каменев, был освобожден от поста наркома внешней и внутренней торговли и назначен послом в Италию. Новым народным комиссаром торговли неожиданно для многих был назначен тридцатилетний Микоян. Самый молодой в составе Политбюро, он стал и самым молодым наркомом СССР.

Микоян работал в Наркомторге много и напряженно. Было время нэпа. Не прошло и пяти лет с тех пор, как Ленин назвал торговлю тем "главным звеном", за которое должна ухватиться партия большевиков, чтобы вытянуть всю сложную цепь социалистического строительства. Именно Ленин выдвинул тогда лозунг "Учиться торговать", столь неожиданный для многих большевиков, еще недавно снявших военную форму.

Положение в области торговли в 1926 - 1927 годах было исключительно сложным из-за недостатка промышленных товаров и связанных с этим трудностей в хлебозаготовках. Микоян решительно выступал тогда за экономические средства разрешения кризиса и против каких-либо чрезвычайных мер в отношении единоличников и кулачества, предлагаемых "левыми". На XV съезде ВКП(б) Микоян заявил, что из создавшегося кризиса нужно выйти "наиболее безболезненным образом". Он предложил получить нужный городу хлеб "путем переброски товаров из города в деревню, даже за счет временного (на несколько месяцев) этоления городских рынков с тем, чтобы добиться хлеба у крестьянства". "Если мы этого поворота не произведем, - предупредил Микоян, - то мы будем иметь чрезвычайные трудности, которые отзовутся на всем хозяйстве".

Но Сталин не прислушался к голосу Микояна и других более умеренных членов руководства. Он пошел на принятие жестоких мер в отношении кулачества и основной части крестьянства, что привело вскоре к политике принудительной "сплошной" коллективизации и экспроприации, выселению и ликвидации кулачества. Эта политика встретила сопротивление не только у многих членов ЦК, но и таких членов Политбюро, как Бухарин, Рыков, Томский, Угланов. Однако Микояна не было среди участников так называемого правого уклона. Вряд ли он сочувствовал новой политике Сталина, имевшей катастрофические последствия для деревни, включая и хлебородный Северо-Кавказский край. И все же он принял сторону Сталина.

К началу 1930 года вся система торговли в стране пришла в полное расстройство. Хлебозаготовки приняли характер продразверстки, ибо закупочные цены уже не соответствовали себестоимости сельскохозяйственной продукции. Наступила инфляция, бумажные деньги быстро обесценивались, Из-за недостатка продуктов в городах было введено строгое нормирование и карточная система. Во многих сельских районах свирепствовал жестокий голод, уносивший миллионы жизней. Для рабочих и служащих вводились пайки различных. категорий в зависимости от работы, занимаемой должности и т. п. Торговля опять стала уступать место продуктообмену, при котором города снабжались продовольственными, а деревня - промышленными товарами, Новому положению в стране не соответствовали ни старые методы, ни прежнее название наркомата, во главе которого стоял Микоян. В 1930 году он был реорганизован в Наркомат снабжения СССР. Для подавляющего большинства населения страны это снабжение в начале 30-х годов было крайне скудным. Тогда-то и родилась в народе невеселая шутка: "Нет мяса, нет масла, нет молока, нет муки, нет мыла, но зато есть Микоян".

Впрочем, в одной торговой операции Микоян весьма преуспел: в продаже за границу части коллекций Эрмитажа, Музея нового западного искусства в Москве (вошедшего в Государственный музей изобразительных искусств имени А.С.Пушкина) и многих ценных предметов, конфискованных у царской семьи и высших представителей русского дворянства. Как раз в начале первой пятилетки Советскому Союзу остро не хватало валюты, чтобы оплатить импортируемое оборудование. Уменьшение сельскохозяйственного производства сократило до предела экспортные возможности страны. В это время и возникла мысль о продаже за границу картин знаменитых западных мастеров; Рембрандта, Рубенов, Тициана, Рафаэля, Ван Дейка, Пуссена и других. К вывозу были намечены многие золотые и ювелирные изделия, мебель из царских дворцов (часть этой мебели принадлежала еще французским королям), а также часть библиотеки Николая |. Ведавший музеями страны народный комиссар просвещения А. В. Луначарский был решительно против затеваемой операции, но Политбюро отвергло его возражения. Продать ценности Эрмитажа оказалось не очень просто - главным образом из-за протестов видных деятелей русской эмиграции. Аукцион, проведенный в Германии, дал плохие результаты. Во Франции Советский Союз также ждала неудача, потому что по некоторым из выставленных на продажу предметов эмиграция возбудила судебные дела. Первые крупные сделки Микоян заключил с известным армянским миллиардером Гульбенкяном. Затем картины стали покупать и американцы. Крупнейшие сделки были заключены также с миллиардером и бывшим министром финансов США Эндрю Меллоном. В меньших масштабах эти продажи происходили до 1936 года. Общая выручка СССР от них составила более 100 миллионов долларов.

Сталин полностью доверял в этот период Микояну. Когдатяжело заболел председатель ОГПУ В. Менжинский, Сталин предполагал поставить на его место Микояна. Но Микоян не горел желанием переходить из сферы торговли и снабжения на руководство карательной системой Советского государства, и это назначение не состоялось,

Микоян не принимал непосредственного участия в карательных акциях времен коллективизации и принудительных заготовок в 1930 - 1933 годах. Но ему пришлось дать свою санкцию на арест многих беспартийных специалистов - в том числе и занимавших важные посты в Наркомате торговли, - клеветнически обвиненных во вредительстве. Микоян не был инициатором этих репрессий, но и не выступал открыто против них. Показательна история М. П. Якубовича, который еще в Наркомате торговли возглавлял управление промышленных товаров. Составляемые им планы снабжения весьма придирчиво изучал Микоян, потом они утверждались коллегией наркомата. Основные контрольные цифры снабжения рассматривались даже на Политбюро ЦК ВКП(б). Однажды Микоян распорядился увеличить снабжение одних городов за счет других, что было связано с массовыми протестами рабочих. Якубович напомнил, что задания по снабжению уже утверждены Политбюро. Но Микоян сослался на личное указание Сталина. Якубович подчинился. Вскоре, однако, и в других городах произошли вспышки недовольства. В "Правде" появилась статья, обвинявшая Якубовича и его отдел во вредительстве. Якубович был арестован. На первом же допросе он потребовал вызвать в качестве свидетеля Микояна. Но следователь только рассмеялся. "Вы что, сошли с ума? - сказал он. - Разве мы будем из-за вас вызывать наркома СССР свидетелем?" Якубович был осужден и провел в лагерях и тюрьмах более двадцати пяти лет.

Во главе пищевой промышленности СССР

Тяжелый политический и экономический кризис 1928 - 1933 годов стал все же ослабевать. Раны, нанесенные стране и народу, постепенно затягивались. Одновременно стали давать плоды и те громадные усилия, которые были предприняты в эти же годы для создания промышленности. Хотя и более медленно, чем тяжелая индустрия, развивались легкая и пищевая. В 1934 году в СССР был образован самостоятельный Наркомат пищевой промышленности, во главе которого был поставлен Микоян. В России в урожайные годы не было недостатка в натуральных продовольственных товарах. Однако пищевая промышленность была очень слабой. Почти не существовало и системы общественного питания. Инициативе и умелому руководству Микояна наша страна обязана сравнительно быстрым развитием в годы второй пятилетки многих отраслей пищевой промышленности (консервы, производство сахара, конфет, шоколада, печенья, колбас и сосисок, табака, жиров, хлебопечения и т. д.). Микоян предпринял длительную поездку в США для знакомства с различными видами и технологией пищевой промышленности. СССР в середине 30-х годов производил, например, в сто раз меньше мороженого, чем США. Именно Микоян помог быстрому развитию производства искусственного холода и разных видов мороженого в СССР. Вообще мороженое было настоящим увлечением Микояна. Даже Сталин как-то заметил: "Ты, Анастас Иванович, такой человек, которому не так коммунизм важен, как решение проблемы изготовления хорошего мороженого".

По инициативе Микояна в стране значительно увеличилось производство котлет. Лучшие сорта котлет и сегодня нередко называют "микояновскими". К сожалению, их теперь очень редко продают даже в московских магазинах.

В подчинении Микояна оказалась и вся ликеро-водочная промышленность страны. Выступая на Первом Всесоюзном совещании стахановцев, Микоян говорил: "В 1935 году водки продано меньше, чем в 1934 году, а в 1934 году меньше, чем в 1933-м, несмотря на серьезное улучшение качества водки. Это единственная отрасль производства Наркомпищепрома, которая идет не вперед, а назад, к огорчению работников нашей водочной промышленности.

Но ничего, если огорчаются наши спиртовики... Тов. Сталин давно нас предупреждал, что с культурным ростом страны уровень потребления водки будет падать, а будет расти роль и значение кино и радио".

Огорчаться работникам водочной промышленности пришлось не так уж долго. Сегодня в нашей стране есть не только радио и кино, но и телевидение, а производство водки и в 60-е, и в 70-е, и в 80-е годы во много раз превысило довоенный уровень и продолжает расти,

В конце 30-х годов в СССР по инициативе Микояна была издана и первая советская поваренная книга - "Книга о вкусной и здоровой пище". К каждому из ее разделов было подобрано в качестве эпиграфа какое-либо из высказываний Микояна или Сталина. Так, например, перед разделом "Рыба" можно было прочесть такую сентенцию:

"Раньше торговля живой рыбой у нас вовсе отсутствовала, но в 1933 г. однажды товарищ Сталин задал мне вопрос: "А продают ли у нас где-нибудь живую рыбу?" "Незнаю. - говорю, - наверное, не продают". Товарищ Сталин. продолжает допытываться: "А почему не продают? Раньше бывало". После этого мы на это дело нажали и теперь имеем прекрасные магазины, главным образом в Москве и Ленинграде, где продают до 19 сортов живой рыбы..."

Перед разделом "Холодные блюда и закуски" можно было прочисть:

"...Некоторые могут подумать, что товарищ Сталин, загруженный большими вопросами международной и внутренней политики, не в состоянии уделять внимание таким делам, как производство сосисок. Это неверно... Случается, что нарком пищевой промышленности кое о чем забывает, а товарищ Сталин ему напоминает. Я кйк-то сказал товарищу Сталину, что хочу раздуть производство сосисок; товарищ Сталин одобрил это решение, заметив при этом, что"в Америке фабриканты сосисок разбогатели от этого дела, в частности от продажи горячих сосисок на стадионах и в других местах скопления публики. Миллионерами, "сосисочными королями" стали.

Конечно, товарищи, нам королей не надо, но сосиски делать надо вовсю".

Перед разделом "Горячие и холодные напитки" Микоян обошелся без ссылки на Сталина, а привел лишь отрывок из собственной речи:

"...Но почему же до сих пор шла слава о русском пьянстве? Потому, что при царе народ нищенствовал, и тогда пили не от веселья, а от горя, от нищеты. Пили именно, чтобы напиться и забыть про свою проклятую жизнь... Теперь веселее стало жить. От хорошей и сытой жизни пьяным не напьешься. Весело стало жить, значит, и выпить можно, но выпить так, чтобы рассудок не терять и не во вред здоровью".

Как администратор Микоян был обычно вежлив со своими подчиненными. Но он был "сталинским" наркомом. В хорошем настроении этот человек мог одарить посетителей апельсинами из вазы на своем столе. Но в плохом настроении он порой швырял им в лицо подписанные (или неподписанные) бумаги, как это нередко делал и Каганович.

В годы террора

В 1935 году Микоян был избран полноправным членом Политбюро, а в 1937 году назначен заместителем Председателя Совнаркома.

Некоторые из близких друзей и родственников Микояна пытаются до сих пор утверждать, что Анастас Микоян не принимал никакого участия в репрессиях, в терроре 30-х годов, хотя и не протестовал против них открыто.

К сожалению, эти утверждения не согласуются с действительностью. Конечно, Микоян никогда не был столь активен и агрессивен, как Каганович, но он не мог, оставаясь членом Политбюро, вообще уклониться от участия в репрессиях. Во-первых, как член Политбюро, Микоян должен был нести свою долю ответственности за все решения Политбюро, связанные с репрессиями. На многих подготовленных Ежовым списках людей, предназначенных к "ликвидации", Сталин не просто ставил свою подпись, но давал их также и другим членам Политбюро. Во-вторых, каждый из наркомов должен был тогда санкционировать аресты руководящих работников в своей отрасли. Трудно предположить, что Микоян ничего не знал об арестах многих видных деятелей торговли и пищевой промышленности. С. Орджоникидзе, который пытался защитить своих подчиненных, был доведен еще в начале 1937 года до самоубийства. Микоян был другом Орджоникидзе, и младшего из своих пяти сыновей он назвал его именем. Выступая через двадцать лет на партийном собрании завода "Красный пролетарий", Микоян сам рассказал, что вскоре после смерти Орджоникидзе Сталин вызвал его к себе и сказал ему с угрозой: "История о том, как были расстреляны 26 бакинских комиссаров и только один из них - Микоян, - остался в живых, темна и запутанна. И ты, Анастас, не заставляй нас распутывать эту историю".

После такого предупреждения даже путь, избранный Серго, был сомнителен для Микояна, так как над ним все время висела угроза быть обвиненным в предательстве своих товарищей по Бакинской коммуне. И Микоян подчинился Сталину. На февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) Микояну поручили возглавить комиссию, которая должна была решить участь Бухарина и Рыкова. Ее определение было кратким: арестовать, судить, расстрелять. Вместе с Маленковым, тогда еще даже не членом ЦК, Микоян выезжал осенью 1937 года в Армению для проведения чистки партийных и государственных органов от "врагов народа". Это была жестокая репрессивная кампания, в результате которой погибли сотни, а если учитывать и районные кадры, то тысячи ни в чем не повинных людей. Республиканская газета "Коммунист" в конце 1937 года писала:

"По указанию великого Сталина товарищ Микоян оказал громадную помощь большевикам Армении в разоблачении и выкорчевывании врагов армянского народа, пробравшихся к руководству и стремившихся отдать армянский народ в кабалу помещикам и капиталистам, презренных бандитов Аматуни, Гулояна, Акопова и других".

"Страстно ненавидя всех врагов социализма, тов. Микоян оказал огромную помощь армянскому народу и на основе указаний великого Сталина лично помог рабочим и крестьянам Армении разоблачить и разгромить подлых врагов, троцкистско-бухаринских, дашнакско-националистических шпионов, вредивших рабочей и крестьянской Армении".

"...Микоян, который по указанию великого Сталина выявил и вышвырнул заклятых врагов трудящихся троцкистов, дашнаков Аматуни, Акопова, Гулояна, Мугдуси и других мерзавцев".

Именно Микоян выступал от Политбюро ЦК на торжественном собрании актива Москвы, посвященном 20-летию органов ВЧК - ОГПУ - НКВД. Он поносил при этом "врагов народа", в число которых к этому времени попало уже большинство членов ЦК ВКП(б), и восхвалял "сталинского наркома" Ежова. "Учитесь, - говорил Микоян, у товарища Ежова сталинскому стилю работы, как он учился и учится у товарища Сталина. Он сумел проявить заботу к основному костяку работников НКВД, по-большевистски воспитать в духе Дзержинского, в духе нашей партии". Микоян даже воскликнул: "Славно поработало НКВД за это время!" Он имел в виду 1937 год.

Один из случайных участников этого заседания вспоминал через несколько десятилетий:

"Доклад читал Микоян, одетый в темную кавказскую рубашку с поясом. Слов я разобрать не мог, наверное, из-за того, что говорил он с сильным акцентом. Сталина в президиуме не было. Буденный появился с большим опозданием, и заседание было прервано овациями, какая-то женщина даже что-то прокричала. Потом снова вспыхнули овации - это Сталин возник в ложе - и не прекратились, пока он не скрылся. Но, пожалуй, самые бурные приветствия достались любимому "сталинскому наркому" Ежову. Ежов стоял потупившись - густая черная копна волос - и застенчиво улыбался, словно не был уверен, заслуживает ли он таких восторгов".

В то же время Микоян оказывал в ряде случаев материальную или иную помощь родственникам некоторых своих арестованных товарищей или даже обещал "при первой возможности" посодействовать в их освобождении. Так, например, он не забыл о семье Аркадия Брайтмана, ответственного работника Наркомата финансов, которого знал еще по Баку. Сам Брайтман был расстрелян, и ему уже ничем помочь было нельзя. Но его жену и двух малолетних детей все же оставили в Москве, а не сослали, как многих других. После смерти Сталина Микоян устроил жену Брайтмана в один из подведомственных ему институтов и помог вернуться из ссылки ее сестре.

Недавно умерший маршал И. Х. Баграмян, прославившийся в годы Отечественной войны, в 1937 году учился в Академии Генерального штаба. В это время там свирепствовали доносы и поощрялась "сверхбдительность". Между тем в биографии Баграмяна был крайне опасный по тем временам пункт: в 1918 - 1921 годах он служил в Армянской армии (дашнаков), созданной тогда главным образом для защиты от возможной турецкой оккупации: не прошло еще трех лет со страшного преступления - уничтожения в Турции полутора миллионов армян. Позднее Баграмян вышел из Арийской армии и вступил в Красную Армию, а потом и в Коммунистическую партию. Но сейчас, в 1937 году, он со дня на день ждал ареста. По совету друзей Баграмян написал Микояну, и тот помог своему земляку. Баграмян не был арестован, а следствие, начатое против него, было прекращено.

Показательна в этом отношении и история А. В. Снегова, который подружился с Микояном еще в дни Х съезда РКП(б). Оба они были тогда молодыми партийными работниками. Снегов был арестован в Ленинграде и после тяжелых пыток приговорен к расстрелу. Его "однодельцы" были уже почти все расстреляны. В это время пришло известие об аресте начальника Ленинградского управления НКВД Л. Заковского. Еще раньше был смещен со своего поста и Ежов. Через несколько дней Снегов был освобожден и получил справку о реабилитации. Он пошел в Смольный к Жданову и долго рассказывал ему о том, что происходило в недрах НКВД. Жданов был, видимо, осведомлен об этом больше Снегова. Он посоветовал последнему немедленно уезжать из Ленинграда и, если возможно, добиться партийной реабилитации: Снегов выехал в Москву. Здесь он обратился к А. А. Андрееву, который в эти месяцы возглавлял комиссию по расследованию деятельности Ежова. Снегов почти пять часов рассказывал Андрееву о том, что творилось в застенках Ленинградского НКВД. Однако и для Андреева все это было не слишком большой новостью, он в 1937 - 1938 годах активно участвовал во многих репрессивных кампаниях. Снегов сообщил о своем освобождении Молотову, который сухо принял это к Сведению, а также Калинину, который осведомился: "Ну что, здорово попало? Зайдешь?" Микоян, которому позвонил Снегов, попросил его немедленно приехать и внимательно выслушал его рассказ. О расстреле Заковского Микоян сказал: "Одним мерзавцем стало меньше". Узнав о самоубийстве партийного работника М. Литвина, который был назначен на работу в НКВД, но через неделю застрелился, оставив записку, что не желает участвовать в истреблении кадров партии, Микоян выразил сожаление. Анастас Иванович не советовал Снегову идти в КПК. Он выдал ему и его жене путевки в санаторий, немало денег и рекомендовал уехать и отдохнуть но Снегов настаивал, и Микоян позвонил Шкирятову, чтобы тот побыстрее решил вопрос о Снегове. И Шкирятов "побеспокоился" об этом. Когда Снегов пришел в КПК, Шкирятов попросил его подождать немного в приемной. Не прошло и получаса, как в приемную вошли четверо сотрудников НКВД. У них был подписанный Берия ордер на арест Снегова. Шкирятов был доверенным человеком Берия, а последний, помнил и ненавидел Снегова еще по работе в Закавказье в 1930 - 1931 годах.

Страшная машина сталинского террора уничтожила в 1937 - 1938 годах большую.часть партийных, советских, военных и хозяйственных кадров высшего и среднего звена. Но страна не могла оставаться без руководства, и на место уничтоженных или отправленных в заключение людей приходили новые. Для многих это было время стремительного продвижения вверх. Показательна в этом отношении судьба А: Н. Косыгина. .Скромный, работник из системы потребительской кооперации в Сибири, Косыгин в 1930 году поступил в Ленинградский текстильный институт, который окон.чил в 1935 году. Его направили мастером цеха на фабрику им. А. И. Желябова, Но уже в 1937 году Косыгин был назначен директором Октябрьской прядильно-ткацкой фабрики, в 1938 году он стал заведовать промышленно-транспортным отделом Ленинградского обкома партии, и в этом же году его избрали председателем Ленгорисполкома. В этот период с ним познакомился Микоян. Молодой и энергичный Косыгин понравился Микояну. Когда на следующий год было решено создать общесоюзный Наркомат текстильной промышленности, Микоян сказал Сталину, что в Ленинграде есть энергичный руководитель, который хорошо знает текстильное производство. Сталин согласился с Микояном, и Косыгин был срочно вызван в Москву. По приезде на перроне Ленинградского вокзала Алексей Николаевич узнал, что он уже назначен наркомом текстильной промышленности СССР.

Микоян в годы войны

В 1939 - 1940 годах, как нарком внешней торговли, Микоян вел переговоры по немецкими экономическими делегациями и следил за аккуратным выполнением заключенных соглашений. Хотя сроки поставок немецкого оборудования срывались уже в 1940 году, поезда с продовольствием и сырьем шли из СССР в Германию едва ли не до 21 июня 1941 года.

Война решительно изменила положение и обязанности Микояна.

Еще перед войной, когда под контролем Микояна находились торговля, снабжение, производство товаров легкой и пищевой индустрии, он заявлял: "Мы можем сказать, что когда Красной Армии потребуются во время войны продукты питания, то она получит вдоволь сгущенное молоко, кофе и какао, мясные и куриные консервы, конфеты, варенье и еще многое другое, чем богата наша страна".

Конечно, снабжение Красной Армии в годы войны было не столь уж обильным, но в основном удовлетворительным. Сразу же после начала войны Микоян возглавил Комитет продовольственно-вещевого снабжения Красной Армии. В 1942 году Анастас Иванович был включен в Государственный Комитет Обороны (ГКО) - высший орган власти в стране на период войны. Заслуги Микояна в снабжении армии были столь бесспорны, что еще в 1943 году, в разгар войны, ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда. Вскоре после начала войны Микоян был включен в Совет по эвакуации, во главе которого был поставлен Н. М, Шверник. Этому Совету пришлось провести громадную работу по эвакуации в восточные и южные районы многих миллионов рабочих и служащих и тысяч промышленных предприятий. К началу 1943 года общее число эвакуированных составило около 25 миллионов человек. Когда Красная Армия, добившись перелома в войне, стала продвигаться на запад, Микоян вошел в Государственный комитет по восстановлению хозяйства освобожденных районов.

Мы должны здесь отметить, однако, не только заслуги Микояна в годы войны. Как член ГКО и Политбюро, Микоян должен нести ответственность за все решения, принятые или одобренные этими высшими партийными и государственными инстанциями. Речь идет, в частности, о выселении целых народностей с их национальной территории на Восток - в так называемые спецпоселения. В самом начале войны такая участь постигла немцев Поволжья, да и всех граждан СССР немецкой национальности. Затем были депортированы многие народности Северного Кавказа и татары из Крыма. В каждом случае вопрос о ликвидации той или иной национальной автономии и выселении целого народа Сталин выносил на утверждение Политбюро ЦК ВКП(б) и ГКО СССР. Справедливости ради надо отметить, что и в данном случае позиция Микояна, пусть и очень незначительно, но отличалась от позиции других членов советского руководства.

Еще в 1951 году в журнале "Социалистический вестник", который издавался группой меньшевиков-эмигрантов и считался одним из органов Социалистического интернационала, было опубликовано свидетельство некоего полковника Токаева, осетина по национальности, перебежавшего якобы на Запад в конце войны или сразу же после ее окончания. Он сообщил, что решение о ликвидации Чечено-Ингушской АССР было принято после обсуждения на совместном заседании.Политбюро и ГКО II февраля 1943 года. На заседании прозвучало два мнения. Молотов, Жданов, Вознесенский и Андреев предложили ликвидировать Чечено - Ингушскую АССР и немедленно выселить всех чеченцев и ингушей с Северного Кавказа. Ворошилов, Каганович, Хрущев, Калинин и Берия предложили повременить с выселением до полного освобождения Северного Кавказа от немецкой оккупации. К этому мнению присоединился и Сталин. Лишь один Микоян, соглашаясь в принципе, что чеченцы и ингуши должны быть выселены, высказал опасение, что депортация повредит репутации СССР за границей.

Трудные послевоенные годы

После окончания войны Микоян продолжал оставаться заместителем Председателя Совета Министров СССР, одновременно занимая и пост министра внешней торговли. Кроме того, Микоян был вынужден решать и некоторые другие весьма "деликатные" вопросы. Именно ему было поручено разобраться в деле бывшего наркома авиационной промышленности Л. М. Кагановича. Не были, конечно, секретом для Микояна и репрессии против большой группы ленинградских руководителей, а также аресты в Москве бывших "ленинградцев" А. А. Кузнецова, М. Родионова, А. А. Вознесенского и председателя Госплана СССР Н. А. Вознесенского, нередко председательствовавшего на заседаниях Совета Министров СССР. Именно с Н. А. Вознесенским Микоян должен был согласовывать свои проблемы. Лишь в редких случаях они обращались к Сталину, который не любил участвовать в заседаниях Совета Министров СССР.

В 1949 - 1951 годах после конфликта с Югославией волна репрессий прокатилась по странам народной демократии. В период "пражской весны" в Чехословакии были опубликованы материалы, из которых следует, что именно Микоян вел от имени Сталина переговоры с К. Готвальдом, настаивая на отстранении и аресте Р. Сланского.

Репрессии еще раньше коснулись семьи самого Микояна. В конце войны среди детей ответственных работников произошла трагедия. Советский дипломат У майский был назначен послом в Мексику. С ним должна была выехать из Москвы и вся семья. Однако сын министра авиационной промышленности А. Шахурина, влюбленный в дочь Уманского, запретил своей невесте эту поездку. Она отказалась его слушать, и тот застрелил ее и застрелился сам. Началось следствие, в ходе которого выяснилось, что "кремлевские дети" играли в "правительство". Они выбирали наркомов или министров, у них был и свой глава правительства. Прокуратура СССР не нашла во всем этом состава преступления, но Сталин настоял на пересмотре дела. В результате двое детей Микояна - младший Серго и более старший Вано были арестованы и сосланы. Они были в ссылке сравнительно недолго и вернулись вскоре после окончания войны. На одном из заседаний Политбюро Сталин неожиданно спросил Микояна: что делают его младшие сыновья? "Они учатся в школе", - ответил Анастас. "Они заслужили право учиться в советской школе", - произнес Сталин обычную для него банально-зловещую фразу,

Мы уже говорили выше о сталинских обедах или ужинах. После войны Сталин часто приглашал к себе на дачу членов Политбюро, некоторых министров и военных поужинать и посмотреть кино. Это была почти всегда чисто мужская компания. Жена Сталина покончила с собой еще в 1932 году, и он после этого уже не женился. Члены Политбюро приезжали к нему также без своих жен. Лишь иногда на этих вечерах присутствовала дочь Сталина - Светлана. Сталин часто заводил патефон, ставил пластинку и приглашал всех танцевать. Танцевали они плохо, но отказаться не могли, тем более, что иногда и сам Сталин начинал танцевать. Единственным человеком, у которого это хорошо получалось, был Микоян, но он под любую музыку исполнял какой-нибудь кавказский танец, похожий на лезгинку.

С 1951 года Сталин все реже и реже приглашал к себе Микояна. Его не вызывали даже на заседания Политбюро. На XIX съезде партии Микоян не был избран и в Президиум съезда. Конечно же, речь Микояна на этом съезде изобиловала восхвалениями в адрес Сталина. Микоян был избран в ЦК КПСС и стал членом расширенного состава Президиума ЦК. Но не вошел в более узкий состав Президиума ЦК. Сталин прямо на заседании Пленума обругал Молотова и Микояна и выразил им недоверие. Они защищались, но многие считали их теперь обреченными людьми. Это не мешало Микояну напряженно работать в Совете Министров СССР.

Микоян в 1953-1956 годах

Сразу же после смерти Сталина составы Президиума ЦК КПСС, Секретариата ЦК и Совета Министров СССР были резко сокращены. Анастас Иванович вновь обрел твердое положение в самых высших звеньях советского и партийного руководства. В то время членов руководства 6 официальных сообщениях перечисляли не по алфавиту, а по месту в партийной иерархии. Хрущев стоял на пятом месте - после Маленкова, Молотова, Берия и Кагановича. Микоян занимал в этих списках восьмое место - после Ворошилова и Булганина.

Микоян воздержался, однако, от развернувшейся сразу после смерти Сталина борьбы за власть. Готовясь к аресту Берия, Хрущев посвятил в свой план Микояна в последний момент, уже перед заседанием Президиума ЦК. Но Микоян занял осторожную позицию и не спешил присоединиться к сговору. Позиция Микояна очень беспокоила Хрущева, и он поделился своими опасениями с Маленковым. Но отступать было нельзя, и они открыли заседание Президиума ЦК. Первым выступил Хрущев, подробно обосновал вопрос о необходимости отстранения Берия и выражения ему политического недоверия. После Хрущева выступил Булганин, потребовав удаления Берия из руководства. Все остальные участники заседания также поддержали Хрущева. Иначе выступил Микоян, Он согласился со многими обвинениями в адрес Берия, но тут же добавил, что Берия "учтет эту критику, что Берия не безнадежный человек, что в коллективе Берия может работать и что он может быть полезным".

После устранения Берия Микоян по всем основным вопросам поддерживал Хрущева. Он помог реабилитации и возвращению многих своих прежних друзей и сотрудников, некоторые из которых заняли ответственные посты в партийном и государственном аппарате. Он нередко встречался с родными тех своих прежних товарищей, которые были расстреляны, В 1954 году Микоян совершил поездку в Югославию, чтобы подготовить визит в эту страну советской партийно-правительственной делегации и соглашение о примирении.

Незадолго до XX съезда КПСС Хрущев предложил обсудить на съезде вопрос о преступлениях Сталина. Почти все члены Президиума ЦК были против. Микоян не поддержал Хрущева, но и не выступил против. Однако Хрущев вернулся к этому вопросу уже во время работы самого съезда. Он заявил, что обратится за решением к делегатам съезда. После трудных дискуссий с членами Президиума было решено, что Хрущев сделает доклад о Сталине на последнем заседании съезда, уже после выборов ЦК. Но еще раньше, за десять дней до того, как Хрущев прочитал свой знаменитый секретный доклад, именно Микоян неожиданно, но вполне определенно и остро поставил вопрос о злоупотреблении властью Сталина. "В течение примерно 20 лет, - сказал Микоян, - у нас фактически не было коллективного руководства, процветал культ личности", Микоян подверг критике многие ошибки Сталина во внешней политике и заявил, что "Краткий курс истории ВКП(б)" неудовлетворительно освещает историю партии и что много ошибок имеется в последней работе Сталина "Экономические проблемы социализма в СССР". Микоян не только сказал несколько теплых слов в адрес Косиора и Антонова-Овсеенко, репрессированных и погибших в конце 30-х годов, но и в более общей форме заявил, что в СССР "нет еще настоящих марксистских трудов по истории гражданской войны и что многие партийные деятели времен гражданской войны были неправильно объявлены "врагами народа" и "вредителями", Большая речь Микояна сразу стала центральным событием съезда и вызвала оживленные комментарии международной прессы.

В своей книге "Великий поворот" бывший корреспондент итальянской коммунистической газеты "Унита" Дж. Боффа так описывал выступление Микояна:

"Микоян говорил страстно, быстро, наполовину глотая слова, как будто он боялся, что у него не хватит времени сказать все, что он хочет. Было очень трудно следить за его речью. Но даже немногих фраз в начале речи было достаточно, чтобы захватить общее внимание. Царило абсолютное молчание. Имя Сталина было упомянуто в его речи только один раз. Но критические замечания по адресу умершего вождя были почти свирепы в их категорической определенности. В предшествовавших речах не было ничего подобного этому решительному осуждению. Когда он кончил говорить, зал был охвачен возбуждением. Делегаты громко обменивались мнениями. Следующего оратора никто не слушал".

После XX съезда именно Микоян руководил формированием примерно ста комиссий, которые должны были выехать во все лагеря и места заключения СССР, чтобы быстро осуществить пересмотр обвинений политических заключенных. Прокуратура СССР, которая до сих пор медленно занималась проведением реабилитаций, вначале возражала против создания таких комиссий, наделенных правами реабилитации и помилования. Но после вмешательства Микояна Генеральный прокурор СССР Р, А. Руденко уступил. Однако тот же Микоян в своих выступлениях перед общественностью настойчиво призывал к соблюдению осторожности и умеренности в критике Сталина. Когда на собрании московской интеллигенции некоторые писатели горячо и убедительно требовали расширения и углубления критики культа личности, Микоян не сдержался и крикнул одному из ораторов: "Вы хотите раскачать стихию?!"

В октябре 1956 года во время политического кризиса в Польше Микоян первым прибыл в Варшаву для оценки его масштабов и характера. В начале ноября в дни восстания в Будапеште Микоян вместе с Сусловым и Жуковым принимал решения, которые привели к его подавлению и формированию новых органов партийного и государственного руководства Венгрии.

Известно, что Микоян был дружен с В. Шеболдаевым, который сменил его как партийный лидер Северного Кавказа. В 1928 году Шеболдаев был расстрелян, и Микоян молча воспринял это известие. Но в 1956 году после реабилитации Шеболдаева Микоян пригласил к себе сына своего погибшего друга и долго рассказывал ему о том, каким хорошим человеком и большевиком был его отец, с которым они вместе работали еще в Бакинской коммуне 1918 года.

Светлана Аллилуева поведала в своей книге "Только один год", что уже после XX съезда КПСС она была приглашена в гости к Микояну и тот подарил ей красивый медальон с портретом Сталина.

От июньского Пленума до XXII съезда КПСС

На июньском 1957 года Пленуме ЦК КПСС, так же как и на предшествовавшем ему заседании Президиума ЦК Микоян твердо стоял на стороне Хрущева. Только на Пленуме Микоян выступал дважды и говорил каждый раз больше часа. В сущности, из членов сталинского Политбюро Микоян оказался единственным человеком, который поддержал Хрущева. После июньского Пленума Анастас Иванович входил в число трех-четырех наиболее влиятельных людей в партии и государстве. Он часто выполнял ответственные дипломатические поручения, совершая официальные и неофициальные поездки в Индию, Пакистан, Китай и некоторые другие страны. В январе 1959 года Микоян прибыл в США, чтобы открыть советскую выставку и провести переговоры о возможном визите Хрущева в Америку. Микоян часто и успешно выступал в различных аудиториях в США, и ему даже задали в шутку вопрос: не собирается ли он выставить свою кандидатуру в сенат? Не слишком успешной была лишь встреча Микояна с руководством американских профсоюзов, где его встретили не особенно дружелюбно и почти загнали в угол вопросами. В конце встречи Микоян с удивлением заметил: "Руководители американских профсоюзов относятся к Советскому Союзу более враждебно, чем американские капиталисты, с которыми я встречался".

Микоян оказался первым из советских руководителей, посетивших Кубу после победы там революции. На встречи с Микояном и Кастро стекались громадные толпы кубинцев. Анастас Иванович вел переговоры о советском кредите Кубе, закупке кубинского сахара и установлении дипломатических отношений. На Кубе жил в это время Эрнест Хемингуэй, и Микоян посетил его. Подарил писателю двухтомник его избранных произведений, недавно вышедший в СССР, но не смог внятно ответить на вопрос писателя, почему в СССР не издан до сих пор его главный роман - "По ком звонит колокол", о гражданской войне в Испании. Микоян обещал писателю разобраться в этом вопросе. Конечно, Микоян знал, что против издания романа возражала Долорес Ибаррури; Хемингуэй отнюдь не собирался идеализировать в романе эту прославленную революционерку. Все же после возвращения Микояна вопрос об издании романа обсуждался на Президиуме ЦК и был решен положительно. Роман был переведен на русский язык, отрывок из него опубликовала "Литературная газета". В журнале "Звезда" (N 1 за 1964 г.) появилась даже статья Р. Орловой "О революции и любви, о жизни и смерти... К выходу романа Э. Хемингуэя "По ком звонит колокол". Но Хемингуэй еще в 1961 году покончил жизнь самоубийством, и издание романа было задержано. Он вышел лишь тиражом в две тысячи экземпляров - "для служебного пользования" - и только в 1968 году, наконец, был включен в собрание сочинений писателя.

На XXII съезде партии выступление Микояна не было в центре внимания, он мало говорил о преступлениях Сталина, но критиковал "антипартийную" группу Молотова, Маленкова, Кагановича.

Хрущев нередко привлекал Микояна и к решению различных идеологических вопросов. Именно Микояну было, например, поручено разобраться в деле академика А. М. Деборина. Деборин был одним из наиболее известных советских философов 20-х годов, видным организатором философского образования в стране. Он создал свою группу "диалектиков", или "деборинскую школу", которая вела активную дискуссию против так называемых "механистов". По инициативе Сталина школа Деборина была вначале идейно опорочена как группа "менылевистствующих идеалистов", а в конце 30-х годов почти все "деборинцы" были арестованы. Сам академик не был арестован, но он не имел возможности ни выступать, ни печататься. Микоян, конечно, и сам не понимал, что означает словосочетание "меньшевиствующий идеализм". Однако он не стал разбираться в хитросплетениях философских дискуссий 20-х годов или добиваться формальной отмены постановлений ЦК партии по философским вопросам, но дал указание опубликовать ряд больших работ Деборина по истории социологии и философии, которые были написаны еще в 30-40-е годы. Деборину дали также возможность вести группу аспирантов.

Получив от Твардовского рукопись повести А. Солженицына "Один день Ивана Денисовича", Хрущев не только сам прочел повесть, но и дал ее Микояну. Микоян высказался положительно о публикации повести, после чего Хрущев передал решение этого вопроса на рассмотрение Президиума ЦК КПСС.

Конечно, Микояну давали и более трудные поручения. Когда в Грозном вспыхнули беспорядки в связи с неприязненными отношениями между русским населением и возвратившимися в республику чеченцами и ингушами, именно Микоян вылетел в Чечено-Ингушскую АССР, чтобы урегулировать конфликт. Дело обошлось без кровопролития и массовых арестов. Но на следующий год в Новочеркасске во время волнений горожан, вызванных плохим продовольственным снабжением и повышением цен на мясо, молоко, масло и сыры, демонстрация рабочих была подавлена с помощью войск. Многие были арестованы. В это время здесь находились Микоян и Суслов. Позднее в частных разговорах вину за кровопролитие Микоян возлагал на Суслова, заявляя, что лично он считал возможным провести переговоры с представителями рабочих. Невозможно установить точность этих свидетельств.

Кубинский кризис

В конце 1962 года Микояну пришлось сыграть свою самую важную "роль" в мировой дипломатии. Это было в дни Карибского, или Кубинского, кризиса, когда СССР и США в течение нескольких дней находились на волосок от войны. За весь период после второй мировой войны мир не знал более опасного кризиса.

Карибский кризис был вызван, как известно, установкой на Кубе советских ракет среднего радиуса действия, оснащенных ядерным оружием. Это решение Хрущева было попыткой одним ударом изменить в пользу СССР стратегическое положение в мире и уравнять таким образом шансы СССР и США в возможностях нанесения ядерного удара с близкого расстояния. Куба могла стать в данном случае важнейшей советской военной базой, находившейся в непосредственной близости от США. Известно, что Советский Союз был со всех сторон окружен американскими военными базами, а вдоль морских границ СССР в воздухе неизменно находились американские бомбардировщики с атомными бомбами на борту. Однако Хрущев и его советники неправильно оценивали возможную реакцию США на советские действия. Неудача прямого вторжения на Кубу не остановила многочисленных попыток США свергнуть режим Фиделя Кастро. Когда президенту Кеннеди доложили данные фоторазведки, что СССР начал размещение и монтаж на Кубе ракет "земля-земля", то Национальный Совет Безопасности США принял решение любыми средствами воспрепятствовать установке советских ракет, которых было достаточно, чтобы в несколько минут стереть с лица земли десятки американских городов. Воздержавшись от немедленной интервенции и бомбардировки острова, чего требовали многие американские политики и военные, президент Кеннеди принял твердое решение - начать военную атаку против Кубы, только если дипломатические усилия не приведут к быстрому успеху. 250 тысяч солдат и 90 тысяч морских пехотинцев стали готовиться к этой операции. Армия, флот и авиация США были подняты по тревоге во всех частях света. С одобрения западных стран США объявили морскую блокаду Кубы.

Хрущев был обеспокоен реакцией США. Он не хотел войны, но события неумолимо развивались в сторону военного конфликта, В ответ на удар по Кубе Хрущев мог оккупировать Западный Берлин, но и это было бы почти наверняка началом войны с Западом. Хрущев пробовал искать компромисса, но Фидель Кастро самым решительным образом возражал против удаления советских ракет с кубы. Кастро даже распорядился окружить район установки ракет своими солдатами,

Нужен был умелый, авторитетный и умный посредник. Выбор пал на Микояна, который еще в 1959 году немало времени провел на Кубе, где подписал первые очень важные для Кубы соглашения по торговле и о хозяйственной помощи молодой республике. Микоян открыл здесь и первую советскую выставку. Получив новое поручение, он немедленно вылетел на Кубу. Роль Микояна в дни кризиса была исключительно велика. Он работал день и ночь, обсуждая различные предложения о ликвидации кризиса и проводя крайне сложные переговоры. Приходилось удерживать от необдуманных действий и Хрущева, который вначале отдал приказ ускорить монтаж ракет на Кубе. Работы на стартовых площадках велись круглосуточно. Одновременно шла быстрая выгрузка ящиков с военными грузами и монтаж стратегических бомбардировщиков "Ил-28". Назвав объявление морской блокады Кубы "бандитизмом" и "безумием выродившегося империализма", Хрущев дал указание капитанам советских судов, приближавшихся к линии блокады, не считаться с ней и продолжать путь к кубинским портам. Положение ухудшалось с каждым днем, даже с каждым часом. Перелом в развитии кризиса назрел только 26-27 октября 1962 года, когда Хрущев впервые публично признал наличие советских наступательных ракет на Кубе и когда стало очевидно, что действия США - не простая демонстрация. Хрущев согласился убрать ракеты с Кубы в ответ на снятие блокады и обязательство США не вторгаться на ее территорию. Кеннеди согласился с этим предложением. Было принято и негласное решение - убрать американские ракеты с территории Турции и уменьшить присутствие США на военной базе Гуантанамо на Кубе. Вскоре советские ракеты и бомбардировщики были демонтированы и увезены с Кубы, причем американским специалистам и экспертам ООН разрешили осмотреть суда, увозящие советское оружие, Кризис был ликвидирован с минимальной потерей пре стижа СССР. Отношения СССР и США даже улучшились, что позволило в 1963 году заключить договор о частичном запрещении испытаний ядерного оружия - одно из важнейших соглашений в области ограничения гонки вооружений и охраны окружающей среды.

Роль Микояна в дни Карибского кризиса была очень значительна, хотя он действовал чаще всего в тени в качестве посредника между Хрущевым, Кеннеди и Кастро. Во время одного из полетов в Вашингтон у самолета "Боинг" загорелся сначала один, а потом и второй мотор. Внутри салона началась паника. Микоян был здесь с группой советских экспертов, среди которых находился и один из его сыновей. Микоян призвал к спокойствию. "Будьте мужчинами", - сказал он и продолжал беседовать со своими спутниками на темы, далекие от их вероятной и скорой гибели, К счастью, экипаж сумел справиться с ситуацией и посадить самолет.

В дни Карибского кризиса умерла в Москве жена Микояна - Ашхен, с которой он прожил в мире и согласии больше сорока лет. Но Микоян не смог присутствовать на похоронах. Ее хоронили трое их сыновей (пятый сын Микояна погиб в. годы Отечественной войны), внуки, а также младший брат Анастаса - Артем Микоян, известный авиаконструктор, академик и генерал, создатель многих сверхзвуковых самолетов-истребителей.

После окончания Карибского кризиса Микоян не сразу вернулся в Москву. Он пробыл несколько дней в США, вел переговоры с Кеннеди. И ровно через год Микоян снова вылетел в США во главе делегации СССР, которая присутствовала на похоронах Джона Кеннеди, убитого в Далласе из снайперской винтовки.

Председатель Президиума Верховного Совета СССР

В 1963 году Л.И.Брежнев был избран вторым секретарем ЦК КПСС. Возник вопрос о переизбрании Председателя Президиума Верховного Совета СССР. В июле 1964 года на этот пост был избран Микоян. В августе того же года Микоян подписал Указ о реабилитации немцев Поволжья и других лиц немецкой национальности, незаконно осужденных и депортированных в восточные районы СССР еще в 1942 году. Однако Немецкая автономная область в Поволжье не была восстановлена, и многие проблемы национальной жизни советских немцев так и не решились. Хрущев обсуждал с Микояном планы реорганизации Верховного Совета СССР и расширения его функций в системе высших органов власти. Предполагалось, в частности, сделать более длительными и деловыми сессии Верховного Совета. У Хрущева в этот период возникла идея превратить Верховный Совет в некоторое подобие социалистического парламента, и он считал Микояна подходящей фигурой для руководства этой реформой, которая, однако, не была даже начата.

Всего через три месяца после своего избрания главой государства Микоян подписал Указ об освобождении Хрущева от обязанностей Председателя Совета Министров СССР. Первым секретарем ЦК КПСС стал Брежнев, главой Советского правительства - Косыгин.

В западной печати появлялись сообщения о том, что Микоян якобы играл видную роль в подготовке смещения Хрущева и что он выехал в начале октября 1964 года на юг вместе с Хрущевым, чтобы отвлечь и быстро парализовать его возможные ответные действия. Это явные домыслы. Микоян действительно отдыхал в октябре 1964 года недалеко от Хрущева, и их обоих вызвали в Москву на заседание Президиума ЦК. Но все факты свидетельствуют о том, что Микоян был единственным членом Президиума ЦК, кто не участвовал в предварительных переговорах о смещении Хрущева. На расширенном заседании Президиума ЦК КПСС 13 октября только Микоян защищал Хрущева. "Хрущев и его политика мира, - говорил Микоян, - это важный политический капитал партии, которым нельзя пренебрегать". Поздно ночью был сделан перерыв, и Хрущев вернулся домой отдохнуть. Здесь он понял, что сопротивление уже бесполезно, и первым, кому он позвонил, был Микоян. Хрущев сказал ему, что согласен написать заявление об отставке.

Микоян был, вероятно, единственным из членов Президиума ЦК, кто в своих устных выступлениях о результатах октябрьского Пленума ЦК КПСС говорил не только о недостатках, но и о заслугах Хрущева. Микоян говорил, например, на партийном собрании завода "Красный пролетарий" в декабре 1964 года:

"Заслуг Хрущева мы отрицать не можем, они большие - в борьбе за мир, в ликвидации последствий культа личноти, в развертывании социалистической демократии, в подготовке и проведении важнейших съездов - XX, XXI, XXII, в принятии Программы партии. Но чем дальше, тем больше у т. Хрущева накапливались ошибки и серьезные недостатки в его работе и руководстве. Эти недостатки были в значительной мере порождены субъективными моментами, влиянием возраста и склеротического состояния. Хрущев стал раздражителен, суетлив, несдержан, неспокоен. Больше трех часов на одном месте он работать не мог, он тянулся к беспрерывному движению, к поездкам. У него была склонность во всех своих мероприятиях к импровизациям, к решению задач с ходу... Раздражительность, нетерпимость к критике - эти черты не нравились даже тем товарищам, которых он выдвинул на руководящую работу. Когда стало плохо в сельском хозяйстве, Хрущев не стал искать глубоких объективных причин, а встал на путь дерганья людей, перемещения их... Хрущев страдал организационным зудом, склонностью к беспрерывным реорганизациям... Считаю, что с Хрущевым поступили по Уставу. Весь состав Президиума остался почти без изменений. В составе Президиума три поколения: старое - это я и Шверник; среднее - это Брежнев, Косыгин, Подгорный; молодое - Шелепин, хотя по возрасту он не так уж молод. Брежневу и Косыгину по 56 лет. Шелепину - 46 лет... Итак, сделано хорошее дело. Сейчас в руководстве ЦК создана нормальная обстановка, все высказываются свободно, а раньше говорил один Хрущев. Сейчас на деле осуществляется ленинское руководство, ЦК имеет большой опыт, изменения пойдут на пользу народу, и скоро он почувствует это на деле" (Микоян ошибается, указывая возраст своих коллег. В 1964 году в декабре Брежневу исполнилось 58 лет, а Косыгину было 60.)

В нашей стране пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР не является особенно обременительным. Однако Микоян был не только формальным главой государства. Огромный опыт, знания, гибкий ум, престиж одного из последних членов ленинской "гвардии" делали его весьма влиятельным деятелем в составе нового "коллективного руководства". С ним нельзя было не считаться. Умный и осторожный, он не давал, казалось бы, никакого повода для устранения его от власти. И все же такой повод был найден. Через некоторое время после октябрьского Пленума в ЦК КПСС было принято решение - не оставлять на активной политической и государственной работе членов партии старше 70 лет. В принципе это было разумное решение. В 1964 году большинству членов Президиума и Секретариата ЦК не исполнилось еще 60 лет. 82-летний О. Куусинен умер в мае 1964 года. 76-летний Н. М. Шверник занимал пост Председателя Контрольной партийной комиссии - этот пост не требовал слишком большой активности.

Из "стариков" под новое решение подпадал только Микоян - в ноябре 1964 года ему исполнилось 69 лет. Через год - в конце ноября 1965 года - Анастас Иванович подал заявление об отставке, ссылаясь на преклонный возраст. Отставка была принята.

Работа Микояна в Президиуме Верховного Совета не была отмечена особо яркими событиями. Упомяну лишь о Якубовиче, бывшем сотруднике Наркомата торговли, который был освобожден после 25-летнего заключения, но не был реабилитирован и остался жить в Караганде в Тихоновском доме инвалидов. Здоровье Якубовича несколько поправилось, и он стал писать небольшие литературные эссе, пьесы на исторические темы и очерки о тех деятелях большевистской партии, которых он когда-то встречал (о Каменеве, Зиновьеве, Троцком, Сталине). В 1964 году Якубович смог приехать в Москву. Я помог ему тогда перепечатать его записи на пишущей машинке - это было время, когда начинался так называемый "самиздат". По совету друзей Якубович написал письмо Микояну с просьбой помочь в реабилитации. Многие думали, что новый "всесоюзный староста" не обратит внимания на трудности своего бывшего сотрудника. Но Микоян принял Якубовича. Он сразу сказал, что пока еще не может помочь в разбирательстве политических судебных процессов 1930 - 1931 годов. Ведь еще не были пересмотрены политические процессы 1936 - 1938 годов. Однако Микоян позвонил первому секретарю ЦК КП Казахстана Д.А.Кунаеву и попросил улучшить условия жизни Якубовича, который, как сказал Микоян, несправедливо пострадал в годы культа. Якубович не просил о переезде в Москву. Ему выделили в доме инвалидов отдельную комнату и назначили пенсию в 120 рублей в месяц, что позволило ему потом больше работать и чаще бывать в Москве.

Микоян был осторожен и старался не вступать в конфликт с Брежневым.

Уже в мае 1965 года в связи с 20-й годовщиной победы в Отечественной войне нашей пропагандой все более настойчиво стала проводиться частичная реабилитация Сталина. Когда на торжественном юбилейном собрании Брежнев произнес имя Сталина, большая часть зала зааплодировала. Микоян отнюдь не возражал против подобного изменения акцентов в агитации и пропаганде. На партийном собрании того же завода "Красный пролетарий", где Микоян 14 мая 1965 года выступил с небольшой речью, ему были переданы две записки, которые он прочел, В одной из них было сказано: "Я видел по телевидению, какими аплодисментами были встречены слова Брежнева о Сталине. Как Вы к этому относитесь?" В другой говорилось: "Почему, вспоминая о Сталине как главе Государственного Комитета Обороны, Брежнев ничего не сказал о вине Сталина в наших поражениях в первые месяцы войны? Почему Брежнев не сказал, что перед войной было арестовано и уничтожено много тысяч коммунистов, что Сталин отверг предупреждение о готовившемся нападении Гитлера?"

Отвечая на эти вопросы, Микоян заявил: "Брежнев совершенно правильно сказал о Сталине. Сталин действительно возглавлял Государственный Комитет Обороны и осуществлял руководство по мобилизации отпора врагу, и здесь он играл выдающуюся роль. Это соответствует исторической правде. Что касается виновности Сталина, затронутой в записке, то ЦК, обсуждая доклад Брежнева, не счел целесообразным в Юбилейную дату на торжественном собрании, посвященном победе над гитлеризмом, говорить о недостатках и просчетах Сталина. Сталин во время войны делал меньше ошибок, чем до войны и после войны с 1948 года, хотя у него и в это время были серьезные ошибки: разгром кадров, выселение народностей с Кавказа, "ленинградское дело". А в целом его вклад в обеспечение победы не следует умалять... жизнь - сложное дело. Люди меняются, они совершают ошибки, их много у каждого. Наша жизнь полна страстей. Придет время, они улягутся, все успокоится, займет место здравый смысл".

Процедура ухода Микояна с поста главы государства была обставлена весьма торжественно. Произносились благодарственные речи. Микоян был награжден шестым орденом Ленина. Он остался при этом не только депутатом Верховного Совета от одного из округов Армении, но и членом Президиума Верховного Совета СССР. На XXIII съезде КПСС в 1966 году и на XXIV в 1971-м Микоян избирался членом ЦК, Но он уже не входил в состав Политбюро.

Микоян в последние годы жизни

В последние годы своей жизни Микоян все меньше и меньше уделял внимания государственным делам. Он не искал встреч с Брежневым или Косыгиным, но ни разу не посетил также и Х